TROYE DUHRAM // ТРОЙ ДАРЭМ
JACK GRAZER
школьник, мамин сынок
Я начал смекать, что возраст — это кое-что!
07.03.74, 16 лет
Душу надо содержать в опрятности.
it is bravery //Солнце Небраски на редкость не жгучее, а приятное, Трой подмечает это, щурясь и подставляя свои щёки веснушчатому пеплу далёкого. Конечно, оно никогда не сравнится с тем, что было в Белфасте, там всё было лучше, в том числе, и он сам, но греет чертовски приятно — мальчишеское тело на свежескошенной траве спешно вытягивается, предварительно подстелив под себя цветастое покрывало. — Это ещё что за херня? — припечённая макушка Придурка Томаса вполне себе канонично предъявляет претензии (совершенно не новость) — Да ты хоть представляешь, сколько там микробов! А собачьего дерьма! — смеются. Эта треклятая шайка, с карманами, вечно забитыми не то жвачкой, не то карточками. — А вы смейтесь! Да, ха-ха. Вот только когда будете лежать с кишечной палочкой, не зовите меня. Даже не думайте! — уголки рта тянутся дальше его лица, пытается улыбку замять и стать максимально серьёзным, но санитарные справки трепыхаются только в нём, не отзываясь в ком-то ещё (а ему нужен хоть кто-то). Хочется, чтобы всё это действительно было смешно.
Трой открывает поочередно кран с горячей, потом — с холодной. Ровно семь раз, чтобы в итоге вода была достаточно тёплой. Смывает дворовую пыль с мылом, чистит ногти со стёртой щёткой, промокает высушенным полотенцем и повторяет снова и снова, пока чувство грязи не уйдёт розовым завихрением в жерло раковины. Ладони от этой панической чистоты саднит, распухшие от воды пальцы-мочалки теряют десятую долю чувствительности, но только так и правильно — он говорит это захлебывающемуся пеной чудовищу. Говорит, что будет смеяться потом, когда все они сдохнут (he doesn’t mean it, really. He’s just really upset, Sammy, you know) или будут больные давиться жалостью. А он — никогда. Никогда не будет слабым и жалким. Амелия благодарно целует его в макушку перед праздниками и экзаменами, бинтует быстро пачкающиеся красным пальцы (в такие дни он особенно старается, потому что особенно уязвим). Трой поднимает на неё глаза и остатки сил: мне ещё нужно сопротивляться? Амелия улыбается: ну, конечно, малыш. Ты же не хочешь закончить как твой отец или её отец. Они были никчёмными, знаешь.
to stay kind // У Амелии рот выведен вишнёвой помадой, купленной в местном супермаркете за доллар, качество сильно страдает и уродует её сразу втрое (Трой промолчит, но Уинберг непременно что-то, да скажет). Амелия не умеет складывать слова в красивые предложения, которых добивается у Троя посредством не прекращаемого наказания (то, что в её аттестате стояли одни лишь благосклонные «C» не отменяют того факта, что сын должен оказаться её лучшим проектом, идеальным проектом. Таким, который можно было бы показать соседкам в воскресенье на барбекю, погладить по зализанным к затылку кудрям). Она коверкает каждое свое умозаключение этими «знаешь», «малыш», «дорогой»; в какой-то момент Дарему в школе приходится туго — весь словарный запас сводится словам к трём. Но он так отчаянно мутузит того забияку в Белфасте, назвавшего его маму «жирной». Так резко пресекает возможность какого-либо негатива в сторону миссис Дарем.
«Мама — это святое, знаешь, малыш. Запомни это. Кто ещё будет тебя так любить? Кто будет заботиться о тебе? Ты же такой неловкий и маленький.» Трой сворачивается клубком в переплетении её рук, но внутри, где прячет всё то, чего очень боится, адски хочет стать большим, наступить на горло, свернуть её шею и сделать уже что-нибудь (давление кажется практически невыносимым). Он говорит, что любит и никогда не оставит её (сбежать, как Серена, в другой дом, не выйдет совсем — хватка у матери слишком сильная).
На таких, как Трой, обычно сбрасывают сверху пиджак и бьют доброй шестёркой разномастных кроссовок, чтобы «закалялась сталь». Про таких, как Трой, строят примеры послушания и приличия или травят анекдоты, сидя на крыше и думая скатиться вниз по ней. В Белфасте небо лучше. Мороженное лучше. Воздух свежей. Но рыжие-рыжие вытряхивают рюкзак, звенящий колбочками, коробочками и тюбиками с лекарствами, бросают в реку и что-то кричат. Он называет их друзьями; Фредди объясняет, что это совсем не так (Трою верится, что он самый удачливый из неудачников).
after all // В дедовской спальне расправляет крылья портативная радиостанция, где Трой ловит захлёбывающиеся старым приёмником Oasis’а рифмы. Кассета мгновенно ставится на Record, пишет «девчачью» «Wonderwall» и заслушивается до рваной плёнки. Те полчаса, что мать проводит в пути от дома до магазина, он бьёт по воображаемым барабанам чётко на «Would like to say to you». Будь он таким же безбашенным и открытым, как Том, орал бы тексты во всю глотку. Будь он таким же, вспорол бы по диафрагме вдоль, всё бы там к чёртовой матери выпотрошил, потому что колет страшно и грызет который день дико.
Трой заходится в сдавленном кашле — лёгкие сводит, с щелчком доступ воздуха прекращается. Комната красится в фиолетовый, жёлтый, чёрный, алый. Импульсами: «дыши, Трой. Дыши. Дыши. Дыши». Руки не слушаются — ползают по карманам, столу, перебирают горы успокоительного, противовоспалительного и обезболивающего, еле-еле находят ингалятор и с третьей попытки нажимают, вбрасывая судорожный вдох.
Если в том мире есть ангелы, то поют они очень красиво. Если в том мире есть ангелы, то этот огонь по гортани — ад. Трой высчитывает степени и вероятности. Когда осторожность становится чрезмерной, чтобы стать недостаточной?
Сколько, говоришь, наград?
аплодисменты, крики, овации — забрать бы себе и никому больше не отдавать, пить всё это до дна, задыхаясь, яростно, жадно, как будто в последний раз. и это почти на грани собственного сумасшествия; душа вспорота, спина оголённая и блестит потом, грудная клетка сбивчиво поднимается-опускается — пытается восстановить привычный режим. харпер не видит их лиц, прикрывает глаза — пусть хлопают, озаряя шумом взмокших мясистых ладоней, пусть орут их имена, глохнут от последних (яростных) вздохов. ей хочется, чтобы этот момент не заканчивался никогда — известная лишь посвящённым всеобщая эйфория, пока внутри всё выворачивает. оставшееся за пределами сцены идёт кругом: абсолютно выдохлась красивая птичка, без передышки завершающая свой трёхдневный полёт. измотанность выливается в отсутствие сил на ослепительный поклон, а он должен быть ослепительным (ей слышно, как рентон стискивает зубы; читает: сумасшедшая? по лопаткам расползается колющее электричество).
тело льюис бьёт тремором и ей совершенно точно нужен серьёзный отдых / лин упирается, заслонив собой двери: ты слишком стараешься, милая. харпер делает вид, что не замечает. наливает в стакан снотворного и пытается вбить себе, что не замечает, как снаряды разрываются по ключицам от невысказанного, недостаточного (подчеркнуть оба). если долго прятаться от проблемы, та отстанет, как тот придурок-задира в школе (почти искренне верит в это). харпер так дико бьёт и кидает, но — ложится на спину, говорит в воздух почти что: веди меня. адриан выворачивает кисть с привычной резкостью: только попробуй не выдать двести из ста; угроза ощущается физически, воспринимается прямо. репетиции занимают восемьдесят девять процентов её жизни — нет времени думать; мир сводиться до точных шагов, быстроты вращений и его рук. (она придаёт всему слишком много значения. это проблема, из-за которой по выходным не новость — алкоголь). лин уверена, что он доводит льюис почти до маниакального состояния — золотое сечение танца, неоспоримый никем, выверенный по линейке и д е а л.
всё нормально. бросает трубку. над ухом кричит разгорячённый рик: о нас напишет нью-йорк! это было ши-кар-н-о. он позволяет себе достаточно: приобнимает харпер за талию, целует быстро в шею и подхватывает. та заливается смехом и чуть визжит; рик хотел бы быть на месте адриана — быть первым (провинциальный мальчик, которому ничего не светит — его так манит нью-йорк, он так от огней слепнет). харпер выдыхает дым ему в лицо (отчаянно пытается просто расслабиться): правда?
девочка с третьего ряда снимет возрождение одетты, несмотря на запрет любых камер. она пока ещё влюблена в балет; харпер болеет им давно и сильно. девочка с третьего ряда будет впиваться ногтями в сиденье (а если он уронит её?); харпер негласно подписывает контракт о полном доверии (сильнее любых других договоров с дьяволом). ему надо, чтобы льюис ложилась в руки тряпичной куколкой (чёрта с два!) -
шипит прямо в лицо, толкает в грудь и говорит о том, что спятил. девочка с третьего ряда теряет дыхание, харпер — тоже, но для неё самый главный зритель — тот, что выгибает до хруста пальцы. тот, что бьётся без конца в интегрированном русском танце, высчитывает микродвижения тел (умри по-настоящему, харпер. сложи свои крылья и умри. умри.) ей страшно выхватывать в толпе чужих лиц его скулы — почти уверена, что будет зол (до совершенства всегда остаётся хоть что-то, хоть самая малость; рентон тоже жадный, ему тоже надонадонадо).конечно, киса, — в бокалах шипит шампанское — сезон официально закрыт и чудовища расползаются по пещерам, чтобы зализывать раны. — просто неотразима. улыбка, от которой на языке горчит (рик, как может, пытается оборвать все попытки харпер уйти в самокопание). как и всегда. — льюис откидывается на спинку кресла, не ожидая выстрела — усталость растравляет алкоголь быстрее обычного.
всё было хорошо. всё было хорошо. всё было замечательно.
да?
И тянется нить.
tg hysteriac
Отредактировано Troye Duhram (2018-08-03 23:41:53)
