NEHEMIAH FERENC BIRO // НЕЕМИЯ ФЕРЕНЦ БИРО
JAMES NORTON
пастор в лютеранской церкви св. гомера
Я начал смекать, что возраст — это кое-что!
3 июля 1960 г., 30 лет.
Душу надо содержать в опрятности.
WE WOKE UP ONE MORNING AND FELL A LITTLE FURTHER DOWN
FOR SURE IT'S THE VALLEY OF DEATH
мужчина в длинном сером пальто поддевает край лакового ботинка и еле-еле втискивает ступню в порванном носке. "ваш сын, говорит, нахлобучивая шляпу на лысину, наверняка наслушался передач по телевизору и произвел все услышанное в такой причудливой форме. нет причин для беспокойства". мама проводит мужчину до калитки и возвращается, проводя ладонью по успевшим намокнуть под дождем темным волосам; садит пятилетнего неемию на колени и всматривается в его лицо. "солнышко, с тобой говорил господь?" биро-младший вертит в руках зеленый леденец (со вкусом яблока, его любимый) и осторожно кивает головой. мать прижимает его к себе и улыбается, закрывая глаза. она всегда знала, что её сын будет особенным.
иногда неемии кажется, что это был первый и последний раз, когда он услышал господа нашего спасителя. мать, ребекка брайт, выдающийся филолог, специализирующийся на финно-угорских языках, родила его по большой любви от бизнесмена венгерского происхождения, который скоропостижно скончался после свадьбы от рака поджелудочной. накопленных последним денег хватило бы на безбедную жизнь еще нескольким поколениям; однако же после смерти супруга ребекка нашла утешение в боге и раздала половину доставшихся ей богатств в благотворительные организации. на оставшиеся деньги она построила небольшой домик в тихом уютном городишке хей-спрингс, куда она переехала из линкольна; здесь она решила работать учительницей английского в школе и последними финансами мужа распорядилась еще более по-христиански: пожертвовала на строительство церкви. сына решено было назвать с печальной буквальностью: «утешение Бога».
неемия помнит, как мать впервые притащила его в ту самую церковь. ему три, он не разговаривает, мать подозревает аутизм и сокрушается, что согласилась на прививки ребенку; всю проповедь он сосредоточенно грызет собственное колено, изредка отвлекаясь на атласные ленточки в волосах матери. не слишком искусно выполненная скульптура девы марии привлекает его внимание; десакрализированный протестантизм позволяет пасторам украсить её нимб рождественской гирляндой. неемии кажется, что тётя плачет; он видит, как на белой поверхности скульптуры в свете гирлянды блестят две полоски — он не может оторвать от её хрупкого лица взгляд. ребекка резко разворачивает его к себе и охает: у сына из носа густой патокой идет кровь. на голубой выглаженной рубашечке расцветают алые пятна, ребенок машинально вытирает лицо тыльной стороной ладони и вытирает о белую блузку рядом сидящей пожилой женщины. ребекка берет его на руки и спешно уводит; неемия рефлекторно её обнимает, покачиваясь взад-вперед, но ему очень хотелось бы оказаться на месте той куклы, которую держит в руках плачущая белая женщина.
когда ему было пять, после очередной воскресной проповеди он вдруг заговорил. они шли по пыльной придорожной тропинке обратно домой — мать обещала приготовить грушевый пирог и разрешить допоздна собирать конструктор под дурацкие мультики; вдруг неемия остановился завязать шнурок и произнес: der Herr ist mein Hirte; mir wird nichts mangeln; er weidet mich auf grüner Aue und führet mich zum frischen Wasser. ребекка остановилась как вкопанная и присела помочь завязать шнурки сыну; она тихо переспросила его, на что тот ответил ту же фразу, но по-итальянски. на следующий день ребекка попросила школьного психолога осмотреть неемию у них дома, и, не получив внятного объяснения случившемуся, твердо уверилась в том, что этот инцидент был глоссолалией и её сын общается с богом. если до этих пор ребекка просто баловала единственного сына и всячески заботилась о нем, то после чудесного говорения на языках она взвалила на себя крест воспитания нового мессии.
неемия не слишком старательно зафиксировал в памяти школьные времена; ему нравилось петь псалмы и играть в бейсбол в протестантской школе в линкольне, куда мать отправила его пожить с бабушкой. он знал внушительное количество фрагментов библии наизусть, был хорош в математике и созданию ложного образа прилежного ученика. всё сходило ему с рук. он мог курить сигареты прямо на ступеньках в школу и никто не ловил его; открывал бутылки с пивом зубами и после белоснежно улыбался лектору, сидя на первой парте и распространяя аромат святости, отнюдь не хмеля; расстегивал девушкам бюстгальтеры в теологическом колледже так быстро, как они бы и сами не справились. все каноничные запреты и моральные нормы нарушались с истовым рвением; молния не пронзала его, когда он стриг волосы в воскресенье или не снимал одеяния и крестик перед сексом. бог соорудил такую стройную систему табу и наказаний, но отказывается обращать внимания на фанатичного грешника в сонме прислужников его? однажды неемия дождался пустого зала в часовне и пару раз приложился к распятию битой; после этого он совратил младшекурсника, почему-то посчитав, что мужеложство при клятве целибата будет воспринято господом критичнее. почему господь больше не говорит с ним? он ведь помнит его ласковый шепот, одновременно разрывающий барабанные перепонки апокалиптичными трубами; что еще ему сделать, чтобы вернуть его?
иногда ему хочется снова вести себя, как в детстве — разговаривать, пока мать на работе, только со своим собственным отражением в зеркале. он читал себе вслух сценки из детской библии с красочными, приятными на ощупь иллюстрациями, пока не заучивал их наизусть; уже в школе они ставили в театральном кружке эпизоды из нового завета и неемия со своим ангельским лицом и длинными кудрями всегда добивался роли иисуса. деву марию играла престарелая учительница литературы с сухими, будто вырезанными на восковом лице морщинами; от неё пахло можжевельником — налегала на джин — и потными следами на взятом напрокат реквизите. ничего общего с тем вспышкой отпечатавшимся образом юной меланхоличной скульптуры с ребенком на руках, по чьему выбеленному лицу скатывались слезы. может, богородица плакала, потому что знала, что будет вытворять один из самых маленьких прихожан? или что от одной мысли о том её образе у неемии будет сладко тянуть в животе?
неемия сам вернулся в хей-спрингс. видит бог, он предпочел бы ездить по миру миссионером, разнося слово божье и семя свое по континентам; где-нибудь в индии купался бы в омерзительной помойной яме, называемой их язычниками священной рекой, пока смуглая танцовщица в порванном сари ждала бы его на берегу, закончив стирку простыней. но ребекка не молодеет, а здоровье не прибавляется: любимый сын не мог оставить немощную матушку одну в час нужды, и решил, что вполне готов к принятию ответственности бытия пастором в благочестивом родном городе. червивые яблоки гниют в земле под деревьями; забор кое-где покосился и обветшал; на чердаке бардак и сломанный велосипед с погнутой рамой (а еще вполне себе рабочее ружье, о существовании которого биро и не подозревал). он застал дом детства в печальной кондиции, как и души прихожан церкви святости; ничего, этот город будет спасен порочно привлекательным падре с драмой кризиса веры в душе.
у него всегда была мечта найти ту самую деву. невинную, чистую, не запятнанную греховными интенциями душу в теле прекрасном и тонком; почувствовать божественное прикосновение её паучьих пальцев к собственным высоким скулам, увидеть в зеркале, как она закусывает обветренную губу, когда он отечески целует её в затылок. где-то на задворках мелькала кинематографичная идея посадить её на колени и, расстегивая ремень брюк, бить себя в грудь со словами mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa!, но хоть артистом неемиия и был, но точно не дешевым позером. он ищет свою марию среди школьниц: бесстыдно задирающих юбки, ловко управляющихся с ширинкой, мокрых и узких, но шанс найти среди них очередное пришествие мессалины гораздо более вероятен. он ищет свою марию среди школьниц: щеки в веснушках, выпирающие ребра, запах мятной жвачки изо рта и белые носочки с сандалиями; но ни в ком нет надлома, никто не мироточит, разве что на деревянные стулья сквозь тонкую ткань трусиков.
биро до стертой кожи бьет по кафедре рукой в запале проповеди, обличая местное население в праздности и других смертных грехах, знает о каждом бьющем жену и о каждой изменяющей мужу, вежливо улыбается женщинам, голодно на него взирающим с первых скамей, иногда вместо подписи ставит נְחֶמְיָה и путает английские слова с иностранными. неемия чувствует: еще чуть-чуть, и бог его найдет.
нужно только успеть найти её раньше.
— воздерживается от радикального клеймения города посредством обличения грехов как повода для кары божьей (читай, ритуального убийства) и в проповедях даже имплицитно не указывает возможных виновников (во-первых, потому что не знает оных, во-вторых, не имеет никакого желания сеять панику и провоцировать линчевание); подозревает, что это не последний странный инцидент и потому пребывает настороже.
Сколько, говоришь, наград?
но если спаситель счел ее достойной, кто же ты, чтобы отвергнуть её? разумеется, спаситель знал ее очень хорошо. вот почему он любил ее больше нас. лучше устыдимся!*
неемия не знает, спит ли марта вообще; он уверен, что притворяется, закрывая веки и отпуская напряженно-выжидающее выражение лица — и мгновенно открывает их, стоит ему только провалиться в беспокойную дрёму (она же ведьма, он в этом тоже уверен с недавних пор — и, наверное, роется в его снах, водит рукой по песочному дну, глядя на едва различимые контуры предметов, размываемых водой, отражающей солнце, слепящей глаза). когда он засыпает сам, ему снится всегда одно и то же: горящее ивовое дерево, напоминание о страхе разоблачения и совести, которое гилмард увидеть не должна; утром мать говорит ему, что ивовые веточки носили на головном уборе как знак отвергнутой любви. биро молится у распятия до возникающей на лбу испарины; тогда подозрения и языческие ассоциации получается смахнуть, как муравья с рукава, но осадок остается на дне стакана порошком, лекарством, которое марта должна пить по утрам — но сплевывает в раковину вязкими комками. однажды пастор переступает порог оранжереи и застает её за точением кремниевого ножа в форме ивового листа — в желудок, спазмами идущий от страха, будто медленно погружают спицы, одну за другой, — она, не отрываясь от занятия, кивает головой в сторону: на кресле возле неё лежит ивовая корзинка. неемия принимается щеткой чистить пол от садовой земли и кирпичной пыли — через открытую настежь дверь на улицу врывается непривычно холодный для начала сентября ветер; он ловит ни к кому не обращенную улыбку марты — она продолжает мерно точить нож, и биро на секунду просит господа, чтобы её паучьи пальцы оступились и стерлись вместо ножа до крови, чтобы можно было сжать её ставшие некрасивыми, ущербными ладони в своих руках, чтобы гилмард больше не смогла аккуратно перебирать его сны в лунном свете (ива — амулет против ревности богини луны), распахивать их ноготком, проводя по линии морщин под прядями волос на его лбу (вот почему у неё под ногтями следы от голубой извести). марта откладывает точильный камень в сторону и наклоняется к нему — её длинные волосы щекочут ему лицо — и говорит: а ты знаешь, что человеческие жертвоприношения друидов совершались при полной луне и в ивовых корзинах, а кремниевый нож был выточен в форме ивового листа?
биро хватает её за волосы и притягивает к себе, — на её лодыжках следы от земли и серой пыли от сточенного ножа — но вместо теплого запаха подтаявшего сливочного масла её шея пахнет умирающей в искусственном льду супермаркета рыбой, будто шею марты гилмард сжимали руки в грязных — он уверен: красных, с пупырышками по линии пальцев — перчатках грузчика. оказывается дома уже взмокшим — наверное, бежал; улица давит влажной предливневой жарой, стены дома объяты сухим воздухом — мать печет утку. скрывающимся, стыдливо крадущимся школьником хочет пройти в комнату мимо матери; но та останавливает его за локоть и говорит, что светловолосая девушка принесла ей самодельное лекарство, потому что слышала про болезненные приступы женщины. мать надевает очки и вертит в руках темную баночку, читает неразборчивый почерк на пожелтевшей от клея бумажке медленно и по слогам: состав: ивовые листья и кора, из которых производится салициловая кислота, лучше всего борются с ревматическими судорогами, которые прежде считались ведьминским наваждением. биро слышит звук ударяющихся о водосточную трубу капель и идет во двор снимать свежее белье; видит спешно отъезжающую старую машину — не способен разобрать, кто за рулем; мать, стоя на пороге, торопит сына — дождь усиливается, простыни намокнут. добавляет: вон, на машине только что уехали девочка и мальчик, которые завезли микстуру. пастор случайно щелкает прищепкой по пальцу и вспоминает, обсасывая ранку, что дома есть ружье.
стоит ей захотеть — и он забывает о колючках терна, которыми она, наверное, протыкает восковые фигурки врагов; о ее словах о том, что когда он умрет, она не превратится, как сестры фаэтона, в тополь, а слез не прольет, значит, нечему будет в мед обернуться; о том, что у нее на среднем пальце родимое пятно, которое выжигали шотландским женщинам, уличенным в колдовстве; о том, что она при нем в ступе растирала гипс в порошок — для орфических посвящений? но ему чаще приходится возвращаться в церковь: только здесь он вспоминает об идентичности марты с ней, принимает стерильное христианское благоговение перед богоматерью, плачет от нежности к живому воплощению оной; за порогом обители спасителя он ежится от предчувствия предательства, ступает неловко, будто прощупывает почву на предмет ловушек и силков, видит в каждой встречной блудницу, а в самой марте — то ли летнюю ипостась тройственной богини (там, где ступает ее нога, вырастает белый клевер — горшок с ним она случайно разбила, когда хваталась за полку в попытках удержать равновесие в приступе мигрени), то ли мать всех ведьм гекату. и сейчас он ищет покой не в обманчиво уютных мшистых зарослях теплицы, но в тишине церкви; перебирает четки из ольхи, сидя неподвижно, словно окаменев (ему кажется, что он и вправду обернулся то ли в соляной столп, то ли в терракотового солдата: удара в лицо хватит, чтобы щеки лопнули, нос отвалился, будто у сифилитика на старых-старых медицинских брошюрах, а глаза вывалились крупными бусинами, будто на пружинах; рот бы остался нетронут — эти губы касались и её благодати, и произносили молитвы). марта ему как-то рассказывала, что когда разрезают ольху — он в этот момент вел языком от одной родинки на её лопатке до другой — она сначала белая, как и положено древесине, а по прошествии времени становится красной, истекая кровью, будто человек; что будет, если разрезать марту? из её волос — как из коры ольхи — получится красная краска; из её слюны, сладкой, что сгущенное молоко — как из соцветий — зеленая краска; из её слабой крови — как из молодых веточек — коричневая.
— божественное послание. — он закуривает сигарету, стараясь скрыть подходящую к пальцам дрожь. — соседи напротив твоего дома. — запах дыма перебивает затхлый запах сырой земли, идущий от неё. или это запах хлорки от тщательно вымытых коридоров больницы? — твой собственный отец на исповеди. — драматичное желание стряхивать пепел ей в лживый рот, чуть надавливая большим пальцем на нижнюю губу; неемия осекается — все это излишнее самоподстрекательство, он бы даже не смог сделать тоненький надрез на её коже, нанести увечье святыне — пришлось бы все образы девы калечить, чтобы они не врали о её лике. — он сам. кто угодно, но не ты.
ему кажется, что когда она на него не смотрит, он перестает существовать — как четвероногие саламандры из кипрских плавилен, которые умирают, как только их достают из огня; только её чуть насмешливый, вздорный взгляд обозначает его присутствие, фиксирует наличие, ставит на дурной материальной оболочке тавро — и пока он прикован, как пёс к цепи из будки, к её лицу, она может делать с ним, что захочет. как покойникам вешали на шею золотые таблички с выгравированными указаниями не пить, как бы ни мучила жажда, из леты — лишь из орехом обсаженного фонтана персефоны, так и ему нужно все время сверяться с инструкцией, носить с собой зеркальный щит из напоминаний-мантр, чтобы избавляться от её гипноза, припадая к живительной влаге — только что делать, если источник в ней самой, а водой никак не напьешься, как бы не старался зачерпнуть?— что происходит?
И тянется нить.
более чем тесно связан с администрацией.
идея персонажа, сводящаяся к сухой выжимке 'пастор, занимающийся сексом со школьницами и богоискательством', принадлежит составителю акции на проекте southern gothic.
