Добро пожаловать в Хей-Спрингс, Небраска.
Население: 9887 человек.
HAY-SPRINGS: children of the corn |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » HAY-SPRINGS: children of the corn » Sometimes They Come Back » keep watching the sky
янтарное солнце небраски привечает заблудшие души
летнее поветрие приносит цвет золотарника
олово рыжих волос смолится на радужке
нарождающийся июнь, '90
[hay-springs]
бенедикт эллис // марк маккенна
and all of my debts, they would surely be paid
boy, just be thankful you're breathing
don't be wishin' for no one to care
there ain't no way to get even
there ain't no place for that around here
why's the devil always got his foot on my neck?
на рассвете мягкие волны зелёных барханов небраски подёргиваются туманом, сладковатая взвесь в воздухе липнет к траве и растягивает горизонт акварельной растяжкой по мокрой бумаге. бен откашливается от выхлопного чернильного облака едущего впереди джаггернаута – понатащут европейской шалабуды, черти, а как же американские петербилты с трубами, которые едва ли не с паровоза спиздили.
бен трясёт головой, потирая ноздри и вдавливая тугую педаль в пол. пикап с тарахтящим движком на фоне дальнобойного трака выглядел пародией на плод пытливой человеческой инженерной мысли. лупофарный уиллис, сошедший с конвейера в пятидесятые, претерпел долгий путь преобразований, прежде чем «мистер эллис? давайте просто дик» выложил за него стопочку тщательно разглаженных профилей публициста, дипломата и просто прекрасного парня франклина. уиллис быстро превратился в ревущую прожорливую скотину, требующую для отлаженной работы движка спа-процедур и регулярных масляных возлияний.
– ты понимаешь, сукоедина, что я так часто не жру, как ты просишь? – брюзжал бен, любовно поглаживая уродца по капоту, пока четырёхколёсный иждивенец похрюкивал, глотая бензин с металлического носика на заправке.
вклиниваясь на встречку, бен с выражением максимальной расслабленности на лице прокурсировал где-то на уровне верхних болтов колёс джаггернаута, мысленно уговаривая уиллиса не заглохнуть прямо тут, хрюкая прогорклым горючим. радушно салютнув в ответ на улыбку дальнобойщика, бен обогнал его ревущего чадом монстра и вернулся со встречки на нужную полосу. в лицо снова лучился отверстое рассветное солнце, разгоняющее влажный туман. через несколько миль под разворотом колёс зашуршал гравием съезд к хай-спрингсу, бен затормозил перед разлитым шафрановым морем кукурузных полей.
уиллис крякнул, дверца скрипнула, каблуки потёртых казаков грохнули о дорогу, зашуршали по обочине.
чиркнула зажигалка, вкрадчиво затрещала зажатая зубами самокрутка, цыкнула «собачка» металлической ширинки, бен расслабленно охнул и воткнулся благостным взглядом в жиденькие аплодисменты зелёных кукурузных ладоней. меж стеблей потекла органическая подкормка.
– без гмо и плутония, ёпта.
есть много состояний единения с природой, бен не был походником по призванию, скорее бродягой по натуре, и поэтому котировал два способа достижения дзена: когда блюёшь, ухватившись за шершавый ствол тополя – символическое дерево штата, не хухры-мухры, сразу аж патриотизм на сердце наклеивается, – сквозняк щекочет потный загривок, от рвоты поднимается пар, и ты стоишь над разъедающей желудок отравой, которая покидает твоё тело, и ощущаешь ебической силы лёгкость, как иисусом в лоб поцелованный, сразу хочется жить.
и прополоскать рот.
вторым способом было рассветное опустошение мочевого пузыря в тишине. моральный дух поднимало слабо, зато сразу теплело на сердце, и в душе расползалось что-то сладенькое.
стряхнув лишнее, бен застегнулся, затушивая окурок о каблук и щелчком отправляя его в поле.
– тоже органика, не за что. главное не хихикайте громко.
сиденье скрипнуло, принимая стратегической вмятиной зад бена, в воздухе запахло предвкушением огненной воды в «тараканьих бегах», чтобы чисто горло промочить, прелой мягкостью подушки и безмятежностью нарождающегося дня.
под брезентом в кузове громыхала свежая партия всяких необходимых для комфортного существования жителей хуёвин. половину из них бен и сам не знал, куда приспособить, но его это не колыхало, его задача – раздобыть. собственно, если всё равно ехать в северную дакоту за новым обтюратором для проектора, почему бы не захватить фамильный сервиз в подарок для какой-то там подагрической тётушки мэгги из южной дакоты, и не набрать по дешёвке запчастей для кукурузного комбайна в вайоминге.
через потрескивание магнитолы мурлыкала долли партон с нельсоном, бен в ответ мурлыкал мимо нот, багрянец крыш хай-спрингса уже приближался и вместе с ним безмятежная заурядица ночного шелеста бобин в кинопроекторе.
[и никаких тостеров.]
возвращение бена предварялось раскатистым дребезжанием мотора, а дверца трейлера сама стремилась провернуться на смазанных петлях в ответ на полное добродушия и любви к миру бубнение, смягчённое щедрым стаканом бурбона:
– чтоб задницу дяди сэма домкратом ещё два года растягивало, какая сволота вытоптала мне всю петрушкину рассаду, я для чего два месяца сюда ссал, чтобы мне потом сандалетками всё перемяли? – он пошевелил острым мыском сапога переломанные чьими-то стопами стебельки. петрушка проросла вопреки всем бытовым законам дяди бени, согласно которым жизнь рядом с ним не задерживается дольше чем...сколько там живут сперматозоиды, лишённые родительской любви? в общем, дольше, чем на несколько часов. выросла как дура и умерла так же. а и хер с ней.
бен грохнул обувь на пол и рухнул мордой под подушку, раскатисто храпеть перед вечерней сменой в кинотеатре.
утренним осадком на сетчатке запечаталась безумная улыбка билли пилигрима из киноленты джорджа хилла. пришельцы тральфамадора ещё мельтешили в памяти силуэтами с хрустящей чёрной ленты, прожигаемой пучком света, когда бен после смены растянулся на шезлонге под покосившимся тентом. за трейлером трепыхались забранные из прачечной штаны, стратегические вентиляционные отверстия в которых при должном шквалистом ветре могли обеспечить владельцу обморожение яиц.
хлебнув выдохшегося пива из бутылки, бен медитативно уставился на пустую тарелку на ступенях:
– таааак. надеюсь, сраная пичужка, мой недоеденный с вечера сэндвич пошёл тебе впрок и теперь у тебя народятся птенцы-олигофрены, потому что он был с индейкой, сраные вы пернатые каннибалы.
крякнув, бен воткнул вилку в яичницу – у него был талант спалить белок, сохранив желток в состоянии течного желе. бену под колено уткнулся сырой нос.
– ты тут откуда, сикараха? блядь, тебя чё, пытали? – шелудивая псина принялась остервенело чесать за ухом, попадая по уху раз из пяти. в глазах – нигерийский голод, в повадках – грация трахнутого шокером зайца. бен наколол сосиску, обтёр о колено майонез и протянул к слюнявой пасти. – вот чтоб щас сожрал и больше я тебя не видел.
чёрт. чёртчёртчёртчёрт. вот же дерьмо. вернись.
- барри.
шёпотом, так, чтоб на выдохе не шуршали листья кустарника.
щас всё бросит и побежит. разумеется, нет. ни разу. никогда, сэр, барри линкольн джуниор-джуниор не отказывался от халявного мясного субпродукта, особенно когда дают без долгого выпрашивания и шкрябанья грязной лапой по коленке.
- …барри.
разноцветные глаза – один жёлтый, другой – карий, оба – бессовестные - поднимаются, с пасти капает тягучая слюна, на морде – что-то среднее между безграничной благодарностью-извините-бога-ради-что-мы-к-вам-за-поможением-обращаемся и «а ещё осталось?»
барри, ты всё портишь, это не по плану.
марк присвистывает. опять же, стараясь сделать это так, чтобы свист был инфракрасной тональности и не особо резал по человеческим ушам.
барри вылизывает ладошку. марк глубоко и тяжело вздыхает. подгрызает ноготь, чтоб ровнее топорщился – оборвал до мяса.падаетделает шаг из веток, продираясь сквозь жёрдочки смородиновых кустов.
«залазь, парень.»
«тебе докуда?»
«мы с парнями ведём груз только до денвера, дальше поворачиваем на колорадо-спрингс, так что слезешь на заправке, там на I-76, поймаешь ещё кого.»
марк рассчитывал на перегон длиной в сутки. чуть больше, если брать маршрут через I-40 - сверил путь, проложив синим прослюнком грифеля по вощёной харте жирную полосу бейкерсфилд-мохаве-моаб-денвер-колорадо-хэй-спрингс. вторая – гелевой ручкой, красная нить, берущая от синей корень истока, но у развилки на барстоу резко забирающей вверх и влево.
задержался на три дня.
сначала ехал на мусоровозе – в ноздри смольным осадком набилась кислятина, не смывается табачным выдохом – кто вообще согласится подобрать подростка с собакой на поздней дороге, не озираясь в поисках стедикамов для плохого триллера? вот-вот.
«не особо разговорчивый, да?»
марк смотрит на ровные перешейки горных хребтин с правого фланга сквозь; поджимает колени к груди (предусмотрительно скинул кроссовки на пластиковый коврик салона), чтоб барри уместился внизу.
«как зовут твоего пса?»
барри. целиком – барри линкольн джуниор-джуниор. хороший мальчик. умный. марк предпочитает так думать, когда барри в сотый раз начинает яростно выкусывать кончик собственного почти отгрызенного хвоста или уматывает вдаль по автостраде, неистово желая пасть смертью храбрых или быть намотанным на колесо и вознестись в собачью вальгаллу или что-то там типа ещё такое – маккенна бежит следом, роняя пыль, предпочитая верить в то, что барри просто торопливо ведёт его по следу (не дурак, дал ему понюхать чехол). предпочитая хот-дог с луком вместо горчицы, потому что так дешевле.
предпочитая с наступлением темноты не смотреть в зеркало заднего вида, помня, что объекты в отражении могут быть гораздо ближе, чем кажутся.
«эй, парень. хочешь, остановимся, отсосу?»
предпочитает на первом же тормозном пути спрыгнуть, не дожидаясь, пока машина полностью остановится, кивнув на предложение.
а следующий просто молчит под вывернутые на полную громкость завывания проповеднической станции с видом, будто только что втёр в дёсна зёрна кофе, которые лично раздробил молотком на волновом приходе с кристаллического неочищенного амфетамина. молча, без предупреждения, останавливается. точно так же затормозил, проехав пару метров, с визгом застопорившись и сдав назад.
марк не уверен, моргнул ли водила хоть раз за пять часов пути.
кому, мать его, нужен щегол с собакой? если спросите рыжего, с условием что можно говорить честно – он ответит; всем больным уродам на чистеньких камри и фордиках цвета утомлённой вишни.
предпочитает ехать в кузовах. пропускать семейные пары.
ждать до самой темноты на обочине, периодически поднимая большой палец в пустоту - как будто одобряя проезжающие мимо на солнечной энергии перекати-поля; будь его воля, сколотил бы повозку, поехал бы на четырёх колтунах, сплетённых из воздуха и хрупких лоз.
где-то под пожелтевшей от пота майкой вскрылась плечевая мозоль, затёртая ремнём. саднит.
«что ты здесь делаешь, бро? типа, стопер-музыкант? мы к вам заехали на чааас... а сможешь ебануть ганс’н’роузес?» «на-ка, раскури.» «пёс у тебя потешный. он ест огурцы?»
барри линкольн, блядь, ест всё, что к полу не приколочено, а что приколочено – отгрызает и назло трахает.
у марка в голове нет плана по поводу того, как объявить себя. нет стратегии на случай, если его там не окажется. как сказано в записке – всё реально хуёво, бро. когда у тебя всё хуёво на таком уровне, обходного пути на худший случай просто не может существовать.
от души затягивается и задерживает в лёгких воздух. закашливается - низкосрачный хиппи-вэгон потряхивает на сельской колдобине. конечно, отрубается; чем дольше стараешься не спать, тем сильнее даёт в голову перекладью шпеера.44, оббитого ватой для вашего же удобства.
ушёл, изо всех сил стараясь не_услышать, как захлопнется на чьей-то лодыжке заботливо взведённая чугунная пасть. старается не_слышать этого, когда засыпает.
(в лос-анджелесе было прикольно.)
опять же, если спросите честно – задрало ждать, пока от голода и укачки с длинных однообразных перегонов между пригородами не подкосятся коленки или не переломится хребтина; вымазывает чуткий нос в тряпье, чуть ли не возит за загривок, чтобы только пёс был умничкой и взял след.
барри взял след до ближайшего ларка с кукурузой – марк её уже видеть не может, будучи кукурузным мальчиком от застрявших в дёснах шелушек до конца желудка – тот сказал, что вроде как такой хрен живёт в трейлере на отшибе, иди в какую-то сторону, поспрашивай у местных; в итоге марк был в курсе, что бен-эдди-ронни-обожеэтоткакегодеревяннымичленамиторгует-господин коммивояжёр замза;
1) превосходно продаёт снег зимой и сани летом
2) водит пикап, за километр услышишь, как телепается, за два – как водила его костерит
3) мужчинка так ничего из себя, потрёпанный ты какой, давай я тебе барбарисок насыплю
4) идти надо, пока дорога не перейдёт в щебнячную насыпь, там дальше направо, вдоль забора и под ближайший дуб, в дом на колёсах, не стучать, звонок не работает.
воздух здесь просто сочится вздутыми зёрнами поп-корна, встаёт в горле комком взмыленного до гуттаперчевой упругости асфальта, неспешностью тесной голубятни со сбитыми гнездовками одно-двухэтажных домов, сделанных из картона, покрытыми топлёной карамелью сайдинга. плечо уже не болит, но жутко ноют сбитые (прокатился с насыпи) в кровь и земляное крошево коленки.
(больше волнуется не столько за своё брюхо, сколько за бездонное джуниоровское.)
вот же дерьмо. дерьмище.
его там не было. план бэ?
- я… здрасьте.
щурится от ткнувшего беззаботным ногтем прямо под веки солнца.
- это я ваш бутерброд того. этого. извините.
дубина, знакомство начинают не так – особенно, когда дядя (серьёзно) выглядит так, будто в него в каждом сапоге (серьёзно, бля, это была не шутка) по заправленному револьверу, а промеж мудей на крайняк запрятана лимонка.
марка начинает заносить в резко вытянувшейся панораме перспективы куда-то по спиралевидной касательной, как мотылька, долбанувшегося о плафон.
опирается о дерево плечом, стратегически оставив рюкзак в прикорневой вырытой ямке-она-же-наблюдательный-пункт.
(дёрнулся на звук открытой створки пуще, чем мальчик-хорист на “осанну тебе возносим, господи”.)
зачёсывает липлой после барбарисок пятерней не менее липлые кудри, из медного приобретшие каштановый с прозеленью оттенок.
взялся за грудь - роди что-нибудь, бога ради.
- барри, ко мне, мальчик. извините, он обычно не сильно голодный и слушается, просто…
просто что? просто он провёл лишние сутки без жрачки на окраине окраины около бледной жопы хозяина, который от накатившей паники отрубился часика так на четыре? просто, знаете, проходили мимо, сосисок очень хочется, помогите, чем можете, люди добрые, и мой сурок со мною? боже. божебожебоже как бы не выдавить себе глаз ооооо как ты плох в этом два девять за технику ноль ноль за артистизм – рыжий вдыхает ещё глубже, стараясь не укатываться бильярдным шариком в лузу бессознанки на чужой частной собственности.
- меня марк зовут. я ищу… бена. мне местные сказали, что это вы, в самом крайнем трейлере, на пикапе.
от запаха сожженной на холестерине яишни начинает нехорошо подводить где-то под ложечкой. петрушка у вас, дядь бен, вкусная, что пиздец, я не ел, просто рядом постоял, пустите воды попить, а то так есть хочется, что аж переночевать негде.
- вы мне оставили это. гитару. и записку, где найти в случае… в случае чего.
нет, ну тут без вариантов особенно. это край.
судорожно выдыхает, стараясь не засмеяться.
Отредактировано Mark McKenna (2018-08-15 20:44:31)
яичный желток с влажным шлепком падает с вилки обратно на тарелку. по краю грустно ползут растревоженные бобы. попили, блядь, пивка.
иногда с человеком происходят события, которые случаются словно сами по себе, решительно затягивая случайно оказавшегося рядом в свою воронку. бен тупо смотрел через мутное похмельное стекло зрачков на привалившегося к дереву пацана и решительно стоял на самом краю воронки, отказываясь сверзаться в неё вниз головой.
мало ли, чё ему морочится. джин нынче выпускают подозрительно кислый, после него то мадонна у изголовья стонет, то фидель кастро трясёт кулачками и брызжет слюной, что история его оправдает. голодная псина и конопатый острый нос – не самое пристукнутое, что может померещиться, если ты старательно следишь, чтобы кровь в алкоголе не превышала минимальный допустимый уровень.
– тебя зовут марк и ты мой бутерброд того. этого, – глубокомысленно подытожил бен, пока барри с урчащим всхрюком тыкался мордой в оставленную без присмотра тарелку. капающая с пасти вязкая слюна прозрачно намекала, что происхождение у неё что ни на есть органическое, материальное и плотно стоящее на земле на своих четырёх. в воздухе повисло невысказанное «а ты ведь очень похож на...».
...на человека, который когда-то существовал, который хранится в глубине памяти, задвинутый в дальний угол и высушенный временем, пустотой и сумраком. которого обездвижил случай, он же уложил его в гроб, и непослушная проволока медных волос потускнела, увяла, слиплась, в могилу шон отправлялся остриженным, потому что волосы обгорели, на месте затылка чернел ожог. его почти не было видно на атласной подушечке, но пузырчатый багрянец, замазанный жирным гримом, доползал до тени за ушными раковинами.
шон когда-то открестился от прошлого, остепенился, осенял себя крёстным знамением и не позволял себе смеяться, широко раскрыв рот – только сдержанный смешок, приличествующий настоящему белому джентельмену.
шон исчез, выветрился, выдохся, остался даггеротипом воспоминания, заперся накаченной формальдегидом восковой куклой под землёй, рассыпался пылью, с десяток лет не приходил во снах и никак не отзывался в душе (иногда саднит что-то под грудиной во время проигрывания кассеты клиффа ричарда, как старый перелом в предвкушении дождя, но совсем робко, почти незаметно, это никак не мешало бену спокойно катить псу под хвост жить свою жизнь ), чтобы сейчас, блядь, когда самой большой проблемой бена является изжога после куриных крылышек, вылезти во всей красе своей юности, отчего бенедикт почувствовал себя ужасным оскотинившимся козлом, предавшим то, во что они с шоном верили в свои шестнадцать лет. смех на двоих, дряхлая колымага, на которую они будут накручивать пробег, пересекая штаты, ясное восприятие мира, и никогда, никогда их сердца не очерствеют – шон смеялся и давил на язык кленовый сироп, не донося его до подгоревших блинчиков.
нет, он совсем на него похож, пьяный ты придурок.
– бен, значит. никакого уважения к старости! для тебя, шкет, достопочтенный бенедикт. святой бенедикт? его первосвященство? я потом придумаю, короче, – бен выплыл из ряски воспоминаний на поверхность привычного брюзжания, отставляя с колен тарелку на окончательное разграбление хвостатому разносчику блох. тело занудно заскрипело, когда бен выбрался из шезлонга [ну куда ты меня сукин сын волочишь мы же только присели только пригаврились а как же завтрак ну гнида подожди подожди погоняешь меня потом с язвой желудка ух погоняешь]. под каблуками скрипнула ступенька трейлера, что-то зазвенело, грохнуло, скрылось под матерной бранью, загудел бойлер, заискрила проводка. бен рявкнул в недрах трейлера на «высранный из пизды хельги кох грёбаный душ» и начинка его жилища громыхнула включившейся под чайником газовой плиткой и принялась обречённо нагревать воду везде, где её можно нагреть.
бен высунулся из трейлера подманивая марка на полотенце, как карася на мотыль.
– если ты продолжишь так стоять, то клён перегрызёт себе корни, вылезет и покатится на обрубках подальше, где не так воняет. серьёзно, ты как встал с наветренной стороны, аж глаза заслезились, ты что, ночевал на свалке? давай-давай, раз уж ты добрался до этих трипиздищ, то до душа дойти ножки не отвалятся. и во имя здоровья английской королевы, чтоб эта развалина ещё столько же лет не кашляла, найди себе что-то надеть в шкафу, я потом передам благодарочку всем, кто тебе встретился, что тебя не засунули в собачий питомник и не облили керосином во имя сохранения здоровья окружающей среды, потому что я б так и сделал, под тобой щас вся кукурузная фауна передохнет и флора скочевряжится.
бухнув под нос барри грязную супницу – да не слизывай ты, даже я этот суп есть не стал, я вообще не уверен, что это был суп, по-моему это задумывалось как клей для обоев – бен налил в неё воды. понатащили тут пиздюков, хоть фартучек с оборочками и резиновые перчатки надевай.
маленькая холодильная камера дыхнула в лицо затхлым морозцем, бен со спокойствием будды оценил подходящие к концу бутылочные запасы, сбил пробку с новой бутылки и решил, что сэндвичи – это тоже еда, а чё там ещё немытым голодранцам может быть надо.
на место засвистевшего чайничка пришла сковородка с многомесячным слоем жира – так питательнее, завались – принявшая на себя ломтики бекона. продолжая завтракать початым гиннесом, бен приготовился к массированной атаке от рациональной стороны мозга, которая тактично стояла сбоку, будто выжидая момент, чтобы спросить «какого, собственно, небритого хуя происходит?». но ничего не последовало, что было странно, будто всё случилось так, как должно.
бен думал, что мелюзга явится раньше, намного раньше, примерно в тот же год, что он отправил ему подарок, но в ответ была тишина и бен решил, что так оно и должно быть, и рыжий карапуз, которого он помнил с похорон, благополучно утонул в бутылке памяти. и вот на тебе. бен смутно представлял, как ведут себя люди, когда кто-то следует их предложениям, о которых они давно забыли, и поэтому предпочёл счесть, что всё происходит так, как и планировались. всё идёт по плану.
бекон шмякнулся на смазанный горчицей хлеб, бен грозно посмотрел на виляющего хвостом барри.
– и нечего мне тут тявкать, не по твою это душу, пиздюку тоже поесть оставь.
бен стукнул сапогом по хлипкой дверце душевой:
– пока ты там отдираешь с себя наросшую плесень, подготовь убедительную пламенную речь, как ты дошёл до жизни такой, скольких бомжей ты сожрал по дороге, как там поживает тобиас [надеюсь, этот ублюдок страдает от геморроя и ссыт со слезами на глазах], и нет ли у тебя туберкулёза в открытой форме?
за две вечности, пока капелька убийственно неспешно падающего желтка не коснулась битого фаянса, марк успел…
да много что успел. почти всё передумал. какое небо голубое, просто потрясающее, перед смертью не надышишься, в тишине с л ы ш н о, как распадается кукурузное зёрнышко на составляющие в кишечнике. чувствует себя флэшем или кем-то типа того, ксепт фо двигаться со сверхзвуковой скоростью, конечно, не может, но думает так быстро, что шестеренки в рыжей башке дымятся – и если бы в голове вертелось ещё что-то кроме «ну всё пиздец пиздец пиздец зачем я это сделал», нобелевскую премию получил бы за открытие какое-нибудь, честное пионерское.
почему он так смотрит.
оглушительно капает слюна с собачьей пасти в пришезлонговую рыжую пыль; марк буквально ощущает кожей тёплый смрад животной глотки под чужой своей коленкой с дистанции в пару метров.
называть исключительно «святой бенедикт». ага.
да хоть ваше папейшество и спать на коврике под дверью, вы скажите, чё делать-то дальше – пересохшее горло тревожно смыкается в спазме подступивших слов; захлопывается дверь трейлера аккурат в момент, как марк собрался что-то родить. ну… хотя бы не с порога «пошёл нахуй», да, обормот?
обормот с сытой радости смыкается в яйцечёсный уроборос, плюхнувшись задницей в песок и задрав заднюю лапу в приветствии всплывающему в безе желтку восхода. мне бы твой оптимизм, барри, мне бы твоё жизнелюбие, съел сосиску – и день задался.
как будто умершего увидел.
вроде как всё самое страшное позади, но благословенного облегчения, чтобы воспарить на те же веси, где сейчас блаженствует пёс, не рушится по щелчку на плечи, подрезая канатики многопудных гирь с сердца – марк подтягивает баулы к щиколоткам, чувствуя себя прибившимся приливной волной цыганом без табора и жизни; частью холодного рассудка, приложенного ко лбу в пакетике, изучает вдавленные трассы шин, присаживается у бампера, стирает многолетний нарост пыли ладошкой с металлической набойки, хромом звенящей «стекерманн».
вместо самого бена пока что зияющая, сквернословящая дыра по контуру человека, и марк пытается понять характер владельца автодома по грустной немоте залепленных грязью глаз-фар, по усталости просевших осей, пока не распахнётся створка, а из неё сквозь облака с картины про сотворение мира и адама не воздвизнется перст указующий с полотенцем через предплечье – марк мало того, что всё ещё грязный, так теперь ещё и под наслоением пыли красный до кончиков ушей.
воняет мусором, надеждой на лучшее хоть какое-то будущее, плавленым гудроном и стыдом за то, что от него воняет.
хватает полотенце, шибко ахнувшись об угол (значит, мир не так уж кругл) косяка лбом – это вместо «спасибо дядя за приют».
где-то к половине бака марк уже готов расплавиться масляными кружочками благодарного супа по пластику поддона. закусывает губу, сдирая мочалкой наросшие корочки с плеч, но дело не в примитивной боли – облегчения не приходит, потому что придётся объяснять, что сподвигло на дальнее путешествие лягушку, которая яростно сцеживает с просаленной кудели воду и грязь, по возможности максимально оттягивая момент возвращения в реальный мир.
- а? да нет у меня туберкулёза…
потому что нужно будет говорить.
потому что будут последствия после его слов. потому что у него тоже есть вопросы, на которые он не уверен, что хочет знать ответ.
пахнет жареным беконом и, что ужасно, начинает урчать в животе. заканчивается вода нагретая за день/ночь и начинается холодная морось. марк жмурится от кислой мыльной рези в глазах и стирает то, что не успел смыть, отсыревшим вафельным полотенцем - по размеру явно для рук.
долго гладит собаку, которой явно не обнимашки нужны, а то, что у тебя в тарелке, не решаясь поднять взгляд на замыленный в нервном расфокусе силуэт орлиного клюва. бенедикт поёбан недосыпом и дерьмовой выпивкой – может быть, и не дерьмовой, но позвольте, люди, живущие в домах на колёсах, явно не каждый день могут побаловаться чем-то вроде хеннесси, так что… ну да, пиво – тоже вариант.
механически скармливает линкольну кусок свиной вырезки с бутерброда, филигранно прожаренной до черноты. хватит уже яйца мять.
- папа… тобиас умер год назад.
марк втягивает воздух, жмурится и так откусывает от куска хлеба с горчицей, как фон браухич в сентябре тридцать девятого польшу не тяпал. жуёт, чтоб аж пригар на зубах скрипел. единственное, что было у дяди в шкафу чистого и без относительных дырок – это алкоголичка до колен и то, что находилось на средней эволюционной ступени между семейниками и шортами пляжного дня.
- я не… в общем. мне нельзя было оставаться дома после смерти папы, тобиаса, то есть, потому что… ну… по официальной версии он умер от рака, но так быстро, очень быстро сгорел, буквально за год, так не бывает. его чем-то вытравила мать. чем-то в еде, наверное. я подумал, что скоро и меня вытравит, потому что не из их семейства, непохож, гожусь только…
с языка соскальзывает в глотку услужливо подпущенное речефильтром «в еду». мальчик, который кричал «лисы».
- только чтобы сдохнуть… наверное. пол и мэделин… тоже в этом замешаны. это мои брат и сестра, сводные. пока она… мать отца в могилу сводила, они следили, чтобы я никуда не вмешивался и не говорил лишнего, конечно, кто мне поверит, но просто чтоб удостовериться, что точно ничего за пределы двора не выползет. так что…
марк зябко ведёт бесперым углом плеча.
такое себе обоснование для того, чтобы заявлять свои права на кусок шезлонга и регулярное столование. мало ли, что тебе показалось, чёртов псих, но я же, бля, видел, мои собственные глаза могут ли врать? ещё как.
- спасибо… вкусно. очень. бен…едикт, я бы всё равно пришёл, только чтобы понять кое-что.
жмёт конфитюрно-рыжие костяшки кулаков – из бледности до упрямой белизны.
- тобиас не мой отец, это очевидно. и мать – тоже не родная. мэделин говорила, что я приёмный, но я уже сам понял к тому времени.
сверлит взглядом отколотый краешек тарелки, и вдруг – поднимает сухие мутные глаза, так отчаянно, что аж тишина звенит приблудившимся сверчком. не спать, не спать, идиот, хватит, прекрати – подпирает лоб ладонью, чтоб не кренилась тяжёлая от воспоминаний и влаги голова.
- не знаю, откуда я, но почему приходили вы? ну, думать, что вы мой отец, было бы глупо… но это ничего не объясняет. скорее наоборот. почему отец вас ненавидел настолько, что на порог не пускал? какое вообще, чёрт возьми, отношение вы к этому всему имеете?
глубоко вздыхает, неподчинившимися в ответственный момент голосовыми связками скрипит, отчаянно стараясь не зреть на тосте лик христа из соусной подливы;
- мать его съела. и меня тоже сожрала бы. если не она – то брат или сестра. не знаю. спасибо за душ… и за приют. знаю, насколько это всё уёбищно звучит. мне некуда больше идти.
когда ты ложишься в кровать, трепетно неся в себя содержимое всего ассортимента домашней пивоварни, и реальность даёт безжалостный крен, сползая по спирали в воронку и уволакивая тебя за собой — заземлись, спустив одну стопу на пол, и молись, чтобы тебя не потянуло блевать.
сейчас бену некуда было спускать ноги в поисках опоры и некому молиться, даже из соображений самообмана.
когда бен задумывается, падая затылком в мягкие травы истлевших воспоминаний, он заземляется упором ритмичной конструкции — локоть правой руки в стол, подбородок на ладонь, длинные медиаторные ногти отстукивают чистенький простенький рок-н-ролльный мотив по стеклянному глазному протезу — дц дцдц дцд дц дцдцдц дц дц.
чем дольше рыжий опёздол бормочет себе под нос, тем сильнее смыкается прищур коричневатых век, складывая лицо бена в сложное мимическое выражение, которое демонстрирует собой спектр эмоций от «я просто так лучше слышу» до «ты чё, наебать меня пытаешься?».
— так, пада...пада.., — бен стукнул себя ладонью по сухой грудине и кисло отрыгнул пивом. — ...жди. давай не всё сразу, я только после рабочей смены, и это третья бутылка за утро, и хер знает какая за ночь, я сейчас вообще не должен тебя понимать, я должен храпеть как твоя бабка на брачном ложе, поэтому будь лапой, оцени тот факт, что я всё ещё стараюсь усасывать твою охуительную историю про отравленного папку, и ответь, ТЫ МЕНЯ ЧЁ, НАЕБАТЬ ПЫТАЕШЬСЯ?
последний вопрос громыхнул над столом лопнувшей бомбой-вонючкой, отчего даже барри встрепенулся, неловко вскакивая на все четыре лапы и разрываясь между желанием лечь обратно храпеть и смаковать, какой полный и сытый у него животик, и необходимостью вот сейчас срочно броситься на защиту хозяина.
защиту от кого? незнакомец давал еду и воду, он же не угроза, — барри был смекалистым парнем, в своём собачьем мире, и ему не было равных в скорости реакций, в своём собачьем мире, поэтому симпозиум был довольно коротким: через секунду барри снова шлёпнулся на пол, увлечённо принимаясь выкусывать из задницы назойливых блох.
бен с видом дознавателя цру вперился в и без того бледное веснушчатое лицо, которое теперь начало отдавать здоровым зеленоватым оттенком с примесью серозного отсвета паники. не хватало только допросной лампы, но бен лихо заменил её подгоревшей сосиской на вилке, которая упёрлась марку под подбородок.
разглядев в остекленевшем лице пацана что-то, что бена явно удовлетворило, бен без всякого перехода между кипящим состоянием и настроением «добрый дядюшка джек» отвёл сосиску от лица марка и довольно вцепился в неё зубами, брызнув на подбородок маслом.
— не пытаешься. это хорошо, пацан. не будешь меня наёбывать, и ты со мной поладишь. ты доедай давай, чё ты миндальничаешь, — бен занимает пустой трескотнёй свой рот с той же механичностью, с которой марк подъедает остатки: как будто если рот опустеет, не останется причин, чтобы
не дать
ожить
прошлому.
бенедикт давно привык жить на уровне «пара делений до...», пара делений до средней успеваемости, пара делений до обретённой мужественности, пара делений до взаимности, пара делений до самоуважения: ему всегда не хватало какой-то щепотки, чтобы перестать быть разочарованием семьи, да и разочарованием себя в первую очередь. и если в средней школе это его беспокоило, а в армии активно пинало под задницу, даже когда от ватного звона в ушах кровоточили перепонки, то после тридцати жернова внутренних карликов, руководивших расхлябанной психологией бена, затёрлись, загрязнились, притормозили свой истошный ход, другими словами бенедикту просто стало насрать, чего он куда не дотягивает, кого он предал и какие свои полимеры просрал.
и он ценил это «насрать», ценил настолько, что у него стеклянный глаз начал дискомфортно натирать глазницу, будто под гладкий шарик что-то попало.
колючая правда тебе туда попала, уёбок. ты волочишь своё пропитое тело по дороге жизни без особого напряга, пару раз попытался притвориться нормальным человеком, которому не насрать на осиротевшего ребёнка человека, которого ты любил. но при этом положил хуй на пацана при первых сложностях, а теперь охуеваешь, что пиздюк оказался сильнее тебя — приехал к чёрту на рога по твою прыщавую задницу, а ты сразу и зажмыгался весь, не желая ответственности. зачем ты тогда приезжал к нему, говномес?
бенедикт присосался к бутылке, булькающими глотками осушая её до дна, пока внутренний голос не сменился с тоскливого старческого брюзжания на пьяненько-кокетливое «а давай...ик...построим псине будку, как будто вы нормальные люди».
— собственно, новых истин я тебе не открою: тобиас действительно...ик...не твой отец. но и не чужой человек, технически он твой дядя... был твоим дядей. он со своей женой, у меня от неё, кстати, мурашки по коже шли, ох и неприятная мазелька, даже по молодости взгляд был тяжёлый, как будто её ничем толще мизинца за жизнь и не ебали, хотя внешне она симпатичная, даже красивая, и голос мелодичный, но есть какая-то червоточина, какая-то гнильца в поведении, отчего будь я собакой – скалил бы зубы, — бенедикт отправился в регулярный свой вояж в замызганных сапогах по засранному мусором и нефтяными пятнами морю памяти, характеризуя его как «прогулка по волнам воспоминаний». прогулка пешая, потому что концентрация загрязнения в его голове была так высока, что об поверхность этой метафоричной воды можно скорее сломать ноги и разбить голову в прыжке, чем утонуть в ней. отрезвило его только востроносое лицо, продолжающее перетекать из здоровой зеленцы в не менее здоровую синеву пятиминутной асфиксии. — о чём это я, а? а, да. в общем, они забрали тебя совсем тугосерей, когда шон, — даже умасленный алкоголем, голос почему-то всё равно дрогнул, — с твоей мамой погибли в аварии. ты наверное не помнишь меня на похоронах, не знаю, помнишь ли ты сами похороны, но у нас с тобиасом была там... очередная неприятная сцена. — покрывшееся патиной воспоминание неожиданно выпятилось глянцевым боком, будто подсознание бена только и ждало удачного момента, чтобы ткнуть пропоицу прямо рылом в дни, которые он вообще не хотел вспоминать. саднящий дискомфорт в глазнице сменился на назойливый покалывающий бубнёж. — мы с твоим отцом близко дружили в школе, и после неё, но его родителям я никогда не нравился. потом я пошёл в армию, а шон получал образование, стал таким чопорным обмудком с зализанным проборчиком, приготовился жениться, а там я вернулся... в общем, тобиас по науськиванию отца считал, что я плохо влияю на шона и вообще корень всех его неприятностей, потому что... ДА ЕБАТЬ ВСЕХ КУРТИЗАНОК ГОРЯЩИМИ КЕДРАМИ, — бенедикт зашипел, выковыривая пальцами нагретый глазницей протез, от которого поползла вниз по челюсти острая резь: налипли, блядь, волосочки, потому что если проёбываешь глаз, после обнаружение п р о т р и, а потом уже вставляй. избавив тело от раздражителя, бен почувствовал, что в груди разлилось тепло облегчения, но мозг уже завёлся и его было не остановить. и если первый вопль обращался исключительно к глазу, то теперь безумный пилот направил свой истребитель аккурат марку в лоб. — ТЫ СЮДА ПРИПЁРСЯ ВОПРОСЫ ЗАДАВАТЬ, ТЫ ЧЁ, СОВСЕМ ЕБОБО? ТЫ СКОЛЬКО В ДОРОГЕ БЫЛ, ПИЗДОПРОЁБИНА, У ТЕБЯ ЖЕ ЖЕЛЕ В БАШКЕ, ЁБ ТВОЮ МАТЬ, А Я ТУТ СИЖУ, УШИ РАЗВЕСИЛ. ТЫ МЕНЯ ЗА КОГО ДЕРЖИШЬ, КРАСОТУЛЯ. МНЕ НАДО ШМОТЬЕМ ТЕБЕ РАЗЖИТЬСЯ, ВМЕНЯЕМЫМ ОБЪЯСНЕНИЕМ ДЛЯ МЕСТНОГО ШЕРИФА, КТО ТЫ ВАЩЕ ТАКОЙ, ЛАДНО, С ЭТИМ ПРОБЛЕМЫ ВРЯД ЛИ БУДУТ, ЛИПУ ТЕБЕ, БЛЯДЬ, СДЕЛАЕМ, НАПРИМЕР...СКОТТ. КАК ТЕБЕ ИМЯ СКОТТ? ТЫ ЧЁ, АРМЕЙСКИЕ ПОРТЯНКИ ЗАНЮХНУЛ И ЯЗЫК ПРОГЛОТИЛ, ТЫ ЧТО МОЛЧИШЬ? ЧЁ Я ТЕБЯ ВООБЩЕ СПРАШИВАЮ, — бен уже курсировал по трейлеру укушенной в задницу фурией, шебуршась на предмет пустой паспортной корочки и поддельных печатей, уже практически вписав умозрительно свалившегося опёздола в свой мир. и его собаку. бен кисло посмотрел на радостно тявкнувшую псину. и его собаку. — ладно, не ссы, устроим тебя тут как своего, городок приёбнутый, но тихий. как думаешь, кто-то будет тебя искать? и если да, то как настойчиво? пиздюк, аллё, — бен отвлёкся от расстилания одеял на узкой койке, куда намеревался отправить марка. — принцесса, ты чё, вырубился?
Вы здесь » HAY-SPRINGS: children of the corn » Sometimes They Come Back » keep watching the sky
