Илай раз за разом проигрывает в игре с собственноручно навязанными правилами. Это бесило бы чуть больше, не проигрывай он Мартину. Каррагер на него влияние оказывает исключительно размягчающее. Рид хорохорится, исходит иголками и сдувается морским ежом — ты ведь не хочешь сделать ему больно, придурок, не снова, давай-ка, завали свой двузначный код и колеси навстречу компромиссу.
Его компромисс заключается в открыть рот, проглотить ответный вдох и подцепить ладонями знакомое до последней микроэмоции лицо, огладить пальцами под челюстью, подушечками проследить пульс и нырнуть всей пятерней за край рубашки, выдирая у галстука право касаться теплой кожи, на которой слишком давно не значатся вспухающие пурпурным следы его зубов. Рид теряется в утекающих минутах, позволяя себе прижать Мартина теснее и ближе, чем то допускает оставшееся время, откидывает голову, забывая, что ворот не спрячет следы и прослеживает ладонью кожу ремня, гладит бедро, почти накрывая пальцами ширинку. Почти говорит пошли в спальню.
А потом:
— Черт бы побрал семейные ужины.
Мартин смеется, светится, на что Илай способен только криво усмехнуться, прикусить губу (только свою, увы) и откинуться на спинку кресла.

Спустя минуту дом заполняет тонкий аромат французских духов матери и пряности благовоний, которые всегда приносит с собой отец, будто и не выходя из образа старого ворчащего еврея, с высокомерным презрением смотрящего на американские ценности. И с таким же сильным воодушевлением смотрящего бейсбольные матчи на повторе каждый четверг.
— У тебя очаровательная улыбка. — Сара обнимает лицо Мартина ладонями, задумчиво рассматривает его, словно сканирует на предмет недавнего секса (Илай слишком хорошо знает мать, чтобы предположить иное), а потом поочередно целует в обе щеки, задевая тяжелым золотом сережек. — Мой сын тебя еще не достал в этой глуши? Не верю, что ему удалось затащить сюда такого прекрасного мальчика...
— Мама.
Илай разворачивается на коляске, разводит руки. Женщина стучит каблуками мимо Каррагера, проходя в дом. Следующим у него замирает отец, чтобы обменяться рукопожатием и понимающей полуулыбкой-полугримасой.
— Тебе повезло, у нее сегодня хорошее настроение.
И звучит это как мы останемся живы. Рид все прекрасно слышит, следуя на коляске за Сарой в столовую. Стол уже сервирован, в духовке доходит овощная запеканка и курица. На столе под крышкой дожидается своего часа заказанный в местной кондитерской чизкейк. Пара бутылок неплохого (прекрасного, но отец точно будет ворчать) вина охлаждаются в сторонке.
Ничего не предвещает. Он даже скатерть погладил.
— Свил себе гнездышко вдали от людей. — Сара цокает уже языком, присаживаясь на диван у стены.
На ней черное маленькое платье, густо поседевшие волосы уложены в высокую прическу, на щеках тонко выверенное количество румян. Его мать походит на француженку куда больше некоторых француженок, но вряд ли этим гордится. Худые ноги скрещены в лодыжках, колени набок. На них, накрывая одну ладонь другой, лежат расслабленные кисти, длинные пальцы, увитые тонкими шрамами, оставшимися с детства (ловить руками осколки выбитого взрывной волной окна было плохой идеей, но спасло Сару от перспективы остаться слепой на всю жизнь). Даже отец в своем классическом костюме и черной рубашке выглядит здесь более уместно, чем сам Рид или его мачеха. Дом слишком пропитался подчеркнуто американской послевоенной депрессией, хотя он и старался выбить ее из каждого пыльного угла.

Очень скоро Илай понимает — они могут делать это вечно.
Мартин и его мать.
Рид переглядывается с отцом (понятия не имею, сын), утыкается в свою тарелку и пятнадцать минут они пытаются вальсировать на равных с упавшей в социальные пляски парочкой. Когда Сара смеется, искренне, не подчеркнуто фальшиво, Илай даже чувствует ревность. Потом кладет руку на колено Мартина под столом и чувствует себя идиотом, но мать вовремя отворачивается, чтобы попросить Гордона подлить ей того вкусного соуса, Илай, милый, кто из вас так хорошо готовит. Соус сделан из пыли и перца, Рид понимает — заметила. Но только улыбается, игнорируя прямой взгляд Каррагера.
А потом телефон оживает и они остаются наедине.

— Смотрю, ты себе ни в чем не отказываешь.
— Я не собираюсь это обсуждать.
— А с первым парнем советовался.
Со стороны отца слышится отчетливое кряхтение, потом кашель:
— Ради всего святого, Сара...
— Мартин не мой первый парень.
— Да-да. Как ты зовешь его в постели?
— Мама!

Их прерывает звонок. В дверь. Илай хмурится, отвлекаясь от бокала вина. Отец с матерью переглядываются.
— Нет, я никого не жду.
Он отодвигается от стола, объезжает его, направляясь в гостиную, оттуда — к входной двери. За плотно зашторенными окнами мелькает знакомое сочетание цветов. Патрульная машина, замершая даже не на подъездной дорожке, а чуть в стороне, намекает на то, что проигнорировать пришедшего не получится. Рид оглядывается на семью. Сара о чем-то настойчиво шепчется с отцом, пока сам Гордон, хмуря густые брови, пробует вино.
На пороге, когда он открывает дверь, с ноги на ногу переминается помощник шерифа. Его зовут, кажется, Натан. Илай ненавидит имя Натан и когда семейный ужин, на который он пытался решиться месяц, прерывают.
— Добрый вечер, Илай. — Мужчина оглядывает его цепким взглядом, много внимания уделяет рубашке. — Я помешал?
Да, убирайся.
— Небольшие семейные посиделки. — Рид давит из себя убедительную улыбку, хотя знает, чувствует, так просто с него не слезут. — Зайдешь?
То, что Натан не отказывается, уже говорит о многом. Илай закрывает за ним дверь, подчеркнуто не смотрит в сторону столовой. Их отделяет стена, короткий коридор и арка без двери. В какой-то момент Рид даже жалеет, что во время ремонта не поставил парочку.
— Я бы не стал мешать, но... сам понимаешь. — Помощник шерифа не старается выглядеть расстроенным, даже не чувствует себя виноватым, кладя руку на пояс. На кобуру с заряженным пистолетом. Серьезно? — В городе нашли тело, Рид. Уже опознали.
На лице Натана двухдневная щетина, следы недавней пьянки и пяти лет сытой жизни у жены под боком. На бледных щеках неаккуратные рыжие клочья смотрятся отвратительно. Не причесывался помощник, видимо, столько же, сколько не видел бритвы. Сара ненавидит таких — неопрятных, с жирными следами еды на одежде, грязью под ногтями. И улыбкой сытого американца, способного прожить один на один с ящиком на своё социальное пособие. Она размажет его по столу тонким-тонким слоем.
— Должно быть, это касается меня напрямую, раз ты лично приехал сообщить об этом?
Натана он знает давно. Ещё с тех самых пор, когда, поддавшись ностальгии, лично следил за ремонтом в отцовском доме и вынужденно приходил пообщаться в полицейский участок с бутылкой виски, чтобы его перестали останавливать патрульные за превышение скорости. Патрульные. За превышение. В Хей-Спрингс.
— Он из Белвью. — Когда Рид вопросительно поднимает брови, Натан уточняет: Труп. Его опознали несколько часов назад.
Они смотрят друг на друга минуту или две. Молча. Илай улыбается, откидываясь на спинку коляски. Серьезно, Натан, серьезно, не звучит, но помощник видит. И хмурится.
— Илай? Почему ты так долго?
Мать выглядывает в коридор.

Он не уверен в том, как именно оказывается снова за столом, сверля взглядом дополнительный стул. От еды Натан отказывается, но идет мыть руки. А потом возвращается Мартин и всё становится значительно сложнее. Гордон молча подливает ему вина, сам Рид подчеркнуто внимательно наблюдает за содержимым своей тарелки. Сара веселится. Ей интересно, что ещё позволит себе внезапный гость. Как ещё она может его унизить, воспользовавшись безоговорочной неприкосновенностью.
— Добрый вечер. — Натан возвращается из ванной спустя пять минут. На три больше, чем нужно, чтобы помыть и вытереть руки (потом он сожжет полотенце). Искал наркотики в баночках успокоительного? — Вы, должно быть, Мартин.
Они не знакомы лично, поэтому он протягивает руку через стол. Сара внимательно следит за рукопожатием, пряча поджатые губы за бокалом.
— Мартин, это Натан. Помощник шерифа. — Внутри кипит злое веселье, и вот это плохо. — Заглянул обвинить меня в убийстве.
Помощник шерифа морщится, садясь на стул. Гордон кашляет, вытирая усы от пролившегося вина, а Сара со звоном ставил бокал на стол.
— Я ни в чем тебя не обвиняю.
Теперь Натан чувствует себя жертвой. На него направлено три пары глаз. Рид доволен.