[icon]http://sg.uploads.ru/ScXU4.jpg[/icon]
Под веки плеснуло жёлтым, царапающим — в уголках глаз печёт. Кончик языка вяло очерчивает корку на треснувшей губе и ловит нить волос (её приносит порывом ветра). Холодно. Кончики пальцев не слушаются — немеют. За стеной разума ("стена" в заплатах, штопанная новыми воспоминаниями поверх прошлого, которое сжевала амнезия) скребётся паника. Обрывки слов, ещё не мысли даже, расползаются за пределы черепа. Что-то живое, одинокое ухает вниз, и ещё ниже, в неопознанное ничто. Живому и одинокому приходится дать имя, форму. Оно рвётся вон из бесплотной пустоты туда, в холод, ветер, и искрящуюся боль отнявшихся конечностей: Сато Суи, 21 год, метательница ножей в шапито "Кровавые пудельки". Мантра. Зацикливание. Как вдох нашатырного спирта.
Через четыре секунды и три подслеповатых взмаха ресниц она открывает глаза. Удерживает момент дикого, острого чувства не-одиночества. Примеряет на себя неожиданную локацию. Занимает разжиженный мозг узнаванием оттенков синего: небо пыльное и голубое, разливается по шумящему морю кукурузы, штампует по сине-солёному поцелую. Каждому. Свежее, целомудренное касание в обветренные губы Сато. Вылизывание изнанки рта Тедди-карлика — голодное и злое. Проникновение бризового дыхания в раскрытую мякоть уст Мурены. Грязный, смачный засос в потерявшие приличные очертания губы Кирана.
Расфокусированный взгляд скользит по столбам. Один напротив. Два по бокам. Стало быть, сама Суи — четвёртая. Если соединить линиями расстояние, что между, то обозначится крест.
Злобный карлик — хозяин цирка уродов. Файерщик шапито — с обугленным тылом и обещанием инфернального пекла под кожей. Изувеченная русалка с лоскутами человеческого мяса на игольно-заточенных зубах, которым она случайно поужинала после ночного кровавого шоу (нехитрым перекусом бывает угощаются вип-гости в главном шатре). Она, вдруг, Сатори — инфузория-туфелька с памятью золотой рыбки и лезвиями ножей за пазухой, которые сладко вонзаются в межреберье, стоит кому оказаться привязанным к вращающемуся деревянному щиту.
Четвёрка из сонма фриков, порожденных прокопченным, примятым, пронизанным железистым запахом крови и тошнотными миазмами экскрементов, которые ещё не успели прикопать после ночной жатвы, шапито "Кровавые пудельки".
Четвёрка из сонма глиттерных фей и важных заклинателей огня, металла и водной стихии, сворачивающих цветные воздушные шарики в радужных пудельков, артисты дневного цирка «Rainbow Poodles»
Сейчас они, Тедди, Тельма, Киран и Сато вздёрнуты на округлой опушке посреди сухого, маисового поля. Прикованные к кукурузным крестовинам. Голые. Совершенно.
Созерцательная красота. Сомкнутые губы, веки. Налипшие на лбы влажные от росы волосы. Сморщенные от холода гениталии и "гусиная кожа", бисером рассыпанная по коже.
Капли кукурузных зёрен падают на землю со следами детской обуви. Они, следы, исчезают в прогалинах. А безвольно висящие товарищи дюже напоминают трупы. C каждым уходящим мгновением краски на их телах всё больше бледнеют. Сато констатирует покой, расползающийся мазутным пятном где-то в районе солнечного сплетения. Контрастный и такой же неуместный, как: "АРТИСТЫ ПРИЕЗЖЕГО ЦИРКА, РАСПЯТЫЕ ПОСРЕДИ КУКУРУЗНОГО ПОЛЯ", случись журналистам провинциальной газетёнке забрести сюда и влепить сенсацию на первой полосе в «Hay-Springs Daily» (по похмельным воскресеньям гипнотизёр Мирга приносит из города обглоданные свиные ребрышки для её пуделихи Марципановой, обёрнутые в промасленную бумагу местной газеты).
Ноги простреливает болью. Разгоняющаяся кровь добирается до посиневших стоп, пальцы ног поджимаются — из глотки вырывается не стон, а тихий вой. Сато тянет носок ноги вверх, сухожилие по ощущениям рвётся. Судорога утихает и перекидывается на другую ногу. К многоголосью боли подключается отнявшаяся спина, шея, схваченная кипятком от застуженных мышц, низ живота, будто отверстый с разворошенным ливером, нитями-ленами висящем на костяном остове. Невыносимо так, что мука царапает трахею, щекочет нёбо и оседает на губах звуком, который изредка можно услышать из обшарпанного вагончика метательницы ножей ранним утром (пудель лижет лицо, тычет кожистым носом в ушную раковину, пускает вибрацию от рычания куда-то в шею — клянчит завтрак) — хихиканье.
"Хи" — падает в тишину опушки, в которую воткнуты шпажки с канапе из человеков. "Хи" — пугливые вороны взлетают над кукурузным полем и зловеще, перепуганно каркают, образуя в воздухе пернато-чёрный смерч.
"Хи" — в нескольких милях, на шоссе, прямо напротив силосной башни водитель пикапа включает дворники — сверху прилетает птичьим пометом, и пегая клякса скрипуче размазывается по лобовому стеклу.
— Твою мать, — прилетает в ворону, которую и так колбасит от несмолкающего по другую сторону шоссе "хи-хи-хи".
Отредактировано Satō Sui (2019-08-05 22:57:08)
