CIARÁN DRUM LYNCH // КИРАН ДРАМ ЛИНЧ
ZACH McGOWAN
артист цирка, шапито «rainbow poodles»
// COUNTING BODIES LIKE SHEEP TO THE RHYTHM OF THE WAR DRUMS //
Я начал смекать, что возраст — это кое-что!
4/4/1954, 36.
Душу надо содержать в опрятности.
Краткое изложение жизнеописания, или История Ки́рана Линча в чертовой дюжине фактов.
Факт первый: рождение в семье «потомственных» не то чтобы однозначно обязывает, но некоторым образом возлагает. Линч-старший (естественно, ирландец, естественно, бостонский) спит и видит единственного сына в клубах черного дыма и полном выездном обмундировании. С раннего детства варящийся в героической кухне отпрыск против такого расклада ничего не имеет и направляет помыслы и стопы по следам не единожды чествованного пожарным департаментом родителя.
Факт второй: не все пожарные спасают жизни — некоторые разматывают рукав. Рост в шесть футов, косая сажень в плечах, бицепс в обхват молочного кувшина мостят дорогу не к бушующему, как мечталось отцу, инферно и членству в бригаде спасателей, а к баграм, топорам, лестницам и домкратам, при непосредственном использовании которых и пройдут последующие годы службы. Новоявленного кандидата такой поворот, как ни странно, ни разу не волнует: укрощение огня занятием видится куда более интересным.
Факт третий: не зря говорят: «всяк сверчок знай свой шесток». Импульсивный, горячий головой и нравом Линч неизменно находит необходимость неукоснительного выполнения указаний мучительной, бушующее нетерпение и стремление отличиться подталкивают к совершению необдуманных поступков, недостаточно серьезный собственный опыт не успевает заложить в подкорку незыблемое доверие и слепую веру в то, что шеф всегда прав. Киран лезет в пекло. Спасают его чудом и ценой ожога 3 степени.
Факт четвертый: звериный вой не помогает. Когда на протяжении мучительно долгих часов с обожженного корпуса сдирают струпья обуглившейся кожи, остается только молиться, чтобы притупившаяся в результате травмы болевая чувствительность не вернулась. Те, кто надменно заявляют, дескать, телесные муки пристало сносить с непроницаемым лицом, незнакомы (к их безмерному счастью) с принципом лечения глубоких ожоговых ран: анестезия в большинстве случаев неприменима.
Факт пятый: спрыгнуть с ума недолго. Вместе с посттравматическим стрессовым расстройством приходит диссоциация, вместе с удалением некротической ткани происходит отчуждение от собственного «я». Телесный недостаток зарождает стремительно укрепляющийся комплекс неполноценности, ограничение физической дееспособности провоцирует быстро упрочивающуюся потребность в контроле. Неумолимо нарастает настоятельно требующее выплеска внутреннее напряжение, гамельнским крысоловом уводят ночные кошмары все дальше от рассудка и подводят все ближе к огню.
Факт шестой: свято место пусто не бывает. Увольнение становится закономерным последствием: списать со счетов нарушение субординации несложно, закрыть глаза на продолжительную реабилитацию, атрофию мышц и потекшую крышу сложнее. «По собственному желанию» далеко от настоящей действительности ровно в той же степени, в какой недостижимо отныне возвращение в ряды пожароборцев. Однако тяга к пламени не утихает — становится только сильнее. Пепельницы полнятся горелыми спичками, сумрак рассеивается вспыхивающими огнями, воздух пропитывается запахом жженной бумаги — Линч ищет замену собственной страсти. И находит. В фаер-шоу.
Факт седьмой: в город приехал цирк. Продолжая трудиться над восстановлением работоспособности травмированной руки, Киран с головой окунается в изучение техник кручения, выдувания и глотания, записывается в школу огненного шоу, посещает фестивали и spin-party, общается с мастерами, перенимает опыт и забивает тем досадный переизбыток свободного времени и замороченную упадническими настроениями голову. Прознав о прибытии в Бостон «Rainbow poodles», не может отказать себе в удовольствии лицезрения очередного выступления и ввязывается в продолжительное обсуждение после. В ходе горячей дискуссии забывается и принимается активно жестикулировать.
Факт восьмой: случайности не случайны. Это только ему кажется, будто стащившая бумажник красножопая обезьяна, гоняться за которой пришлось с матерными увещеваниями добрую четверть часа, выбрала жертву по воле священного рэндома, «пудельки» же знают: животные этого шапито никогда не действуют без команды, а попавшаяся под ноги банкетка, через которую преследователь благополучно и навернулся, чтобы явить миру оголившуюся изувеченную спину, была заботливо помещена на его пути какой-то жалкой минутой ранее.
Факт девятый: красота — в глазах смотрящего. Безобразные ожоги, эта опаленная зарубцевавшаяся плоть, служащая причиной сдавленных вскриков и жалостливых взглядов всех без исключения знакомых из его окружения, не вызывает ровным счетом никакого волнения среди ко всему привычной цирковой публики, однако производит фурор микромасштаба при демонстрации человеку малого роста, но поистине непомерных амбиций. Тедди Карлик считает, что загодя прошедшее через адовы раскаленные сковородки изуродованное тело — это «Очень-очень хорошо, будем звать тебя Выжженным!». Киран Линч считает, что неплохо бы дать Тедди Карлику в морду.
Факт десятый: утро вечера мудренее. По здравом размышлении приходит к выводу, что Тадеуш Кантинаро не такой уж и мудак, да и предложение его вполне разумно (в конце концов, терять больше нечего, теперь — только обретать), поэтому присягает на верность местному патриарху и принимается осваиваться в «пуделиной своре», с подлинным увлечением постигая премудрости театра огня и функционирования шапито-перевертыша, днем дающего прелестнейшие выступления клоунов, фокусников, дрессировщиков и жонглеров, ночью кромсающего в кровавый салат заказанных криминалитетом неугодных.
Факт одиннадцатый: роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет. На арену «Rainbow Poodles» Саламандра выходит с головы до ног затянут в насыщено черный с неровными желтыми пятнами костюм, лицо его раскрашено под стать коже земноводного, подарившего символичный псевдоним, он жонглирует эмоциями и пламенем, контролирует толпу и стихию, поглощает огонь и восхищение.
В свете прожекторов «Bloody Poodles» Выжженный появляется по пояс гол, голову и спину держит прямо, ступает твердо, уродства не скрывает; из реквизита зрелищного представления пои и стафф превращаются в смертельное оружие, запах гари и паленой человечины разливается в воздухе.
Факт двенадцатый: маски срастаются с кожей. С подачи прозорливого карлика обретенный и пришедшийся как нельзя кстати пиратский образ эксплуатируется теперь нещадно: некогда поступавшаяся деталями бутафория обрастает подробностями глубоко проработанного имиджа, притворство становится привычкой, привычка становится природой. Киран не замечает, как прокуренный сценический бас подменяет будничный баритон, как болтающиеся на шее феньки становятся неизменным аксессуаром, забывает, как выглядит собственное лицо без щетины и почему его всегда раздражали длинные волосы, заблуждается, что всегда любил сигариллы и галлонами глушил ром, но главная трансформация происходит с характером (ее он тоже упускает из виду): выдуманный для ночных выступлений персонаж заполняет лакуны раскрошившейся идентичности, подменяя то, что было раньше, тем, что не было никогда. Профанское и в известной степени романтизированное представление выдает на выходе достойный образчик вольного псевдоисторического сочинения: скованный самостоятельно балансируемым кодексом чести, свободный от политико-экономического гнета государственной системы, неотягощенный предписываемым католицизмом балластом совестливости, наделенный насущно необходимой в нынешних условиях способностью бестрепетно лишать жизни, восхитительно отчаянный, возмутительно безрассудный.
Факт тринадцатый: хорошо там, где мы есть. Гибернация в провинции, продиктованная насущной необходимостью затаиться и переждать затеянную мафиозным кланом облаву на впавших в немилость душегубов кровавого цирка, встречается с буддийским спокойствием: Линч методично ставит новый номер, старательно натаскивает последнее пополнение труппы, исправно тренируется сам, упорно разрабатывает подводящую его руку, шляется в компании псицы по живописным окрестностям, изучает в одиночестве местные непримечательности и в очередной раз перечитывает «Fahrenheit 451». Пастораль нарушается лишь клубами черного дыма, с момента появления на горизонте «Rainbow Poodles» восходящего к небу над Хей-Спрингсом все чаще.
Строго говоря, «Драм» — имя не личное, а родовое: полемика по вопросу о том, под какой фамилией (отцовской или сохраненной в замужестве материнской) регистрировать ребенка, закончилась тем, что ценой усечения среднего имени зарегистрировали под обеими сразу (спасибо, блядь, большое родителям, вынудившим десятки раз освещать подоплеку странного выбора).
Говорящие паспортные данные автоматически упразднили необходимость изобретения велосипеда и вместе с тем спровоцировали неизбежность сочинения хохм из серии «Bang that Drum!». В силу не особой оригинальности и разнообразия последних, достать те хохмы успели до самого ливера. Запросы на дегустацию «Кир Рояль» шлет по тому же занимательному адресу, что и предложения «to bang the Drum».
«Саламандра» и «Выжженный» — творческие псевдонимы, под которыми известен зрителям дневных и ночных выступлений «Rainbow» и «Bloody Poodles» соответственно.
В отроческие годы (казалось бы оправдывая фамилию, но на самом деле даже близко не, ибо «Drum» происходит от гэльского «druim», что означает «горный хребет») стучал на ударных в рок-группе приятеля и мечтал о лаврах Moon — не меньше! — the Loon, но история закончилась прозаически. До сих пор не может избавиться от привычки барабанить по любым пригодным для этого поверхностям (во время Очень Серьезных Разговоров раздражает особенно сильно).
Университетов помпезных не кончал, образованностью всесторонней похвалиться не в силах, но козырь масти street smart в рукаве прячет.
Ожидаемо сведущ в вопросе зажигательных и самовоспламеняющихся смесей, специфике распространения огня и тушения пожаров, оказании первой медицинской помощи.
Небрезглив и равнодушен к виду крови, уродству, пыткам и запаху паленой человечины.
В силу того, что состояние пострадавших от ожога мышц все еще оставляет желать лучшего, нередко обращается за лечебным массажем к «пуделиным» мастерицам. В благодарность исполняет мелкие поручения и вправляет мозги особо резвым почитателям местного колорита, настойчиво требующим внимания артисток за кулисами.
Специфика дневных номеров выстраивается вокруг многочисленных мифов о саламандре, поэтому в каждом крупном городе посещает библиотеки и старательно выискивает новую информацию.
За годы работы в передвижном цирке сроднился с эксплуатируемым образом настолько, что ныне напрочь отказывается от какой-либо иной формы одежды, кроме привычной флибустьерской.
Аки могучий Самсон блюдет сохранность собственных кос: без них, утверждает, выглядит не по-пацанпиратски.
Пойдя против сложившейся в труппе традиции приобретения цепных пуделей, обзавелся доберманом Фаустой — сукой страшной, но симпатичной. Лоснящаяся ухоженностью лютая тварь верна хозяину, как никто, и славна тончайшим нюхом, способствующим выслеживанию случайных беглых «артистов», несанкционированно покидающих пятизвездочные клетки и зрелищные ночные выступления.
Связь с близкими не поддерживает: уверен, что посрамил отца и разочаровал мать. Одним родным известно, так ли это на самом деле.
Беззаветно предан Тедди Карлику и его уродцам.
Сколько, говоришь, наград?
Ласковыми псами льнут к одежде запахи дыма и керосина, отряхивать — будто гладить. Родной до степени периферического события (бриться и то непривычнее) огненный дух морщит носы чуждых. Свои, цирковые, — не замечают: в шатрах еще не тем пованивает. Верная спутница единственная морду воротит: тонкий нюх не выдерживает специфического аромата.
Линч приподнимает руку, ладонью вниз, и пустота тут же заполняется: узкий собачий лоб помещается в ней не хуже груди любовницы. Под простертой дланью лоснящийся ухоженностью зверь недвижим. Никакой, трижды через левое плечо вонючий, керосин не вынудит беззаветно преданную суку скормить равнодушию призыв хозяина.
— Устала?
Заслышав обращение, доберман разевает пасть (почерневшим в огне квотером на языке родимое пятно), широченная улыбка в 42 крепких белоснежных клыка выходит леденящей.
«Люта будет твоя псица, сынок, — тихо бормотал старый Джим Кривой глаз, умело мастеривший корону для купированных щенячьих ушей, — ох, люта. Вона и чернь дьяволова во рту — верная примета!». Примета не примета, а из чана свирепства Фауста с лихвой лакает: немудрящие забавы туземных карапузов («Бабака-бабака, какие у тебя больши-и-ие уши» и граблями за многострадальные всенепременно хвать) игнорирует стоически, а вот беглым звездам ночных перформансов яйца резвые на раз-два отгрызает (среди мужской аудитории проносится сдавленное «О-о-ох…»).
Приказы? Приказами — подотритесь, намерения хозяина умная сука определяет по мимолетно брошенным взглядам и незначительному наклону головы, на прочие повеления отрубленный хвост кладет.
— Идем домой.
Хлебная корка изрытой стихиями земли осыпается под ногами песочной крошкой; ленивый ветер копит неспешные шаги, мостит дорогу из пункта одиночных тренировок (А) в пункт коллективных вакханалий (Б). (Вопрос: сколько времени потребуется лихим медведям на обнаружение борзой Златовласки при условии, что первые движутся со скоростью ничего не подозревающих, а вторая мечется в стенах чужого жилища?). Шапито надвигается на них отверстыми ртами шатров, ощеренными зубами фургонов, оголенными ребрами клеток (где-то в печенках бродячего организма и их тарантайка колесами землю давит); шум и гам заползают в уши, занимают все доступное место; выгребные ямы курятся зловониями, вышибают дыхание смрадной рукой. Внезапно, запах дыма воспринимается бархатной нотой древесного аромата — в пропахший рукав, словно в надушенный платок, хочется сунуть нос.
Псица грациозно присаживается — то ли вторит (линия обороны помечена,сКир!), то ли напоминает (дальше — смерть!). Городские к меморандуму прислушиваются. Их хозяева тоже (с наветренной не суются).
Неподалеку от трейлера шаг ее делается вкрадчив, поступь осторожна; скованные практичной скупостью движения источают предельную сосредоточенность; угрозой пламенеющий взгляд выжигает хлипкую дверь.
Повторное возложение оставляющей шлейф керосинового амбре руки сообщает более необходимого — в зев передвижного дома доберман влетает тридцатикилограммовой ракетой класса «поверхность — поверхность». Достигая цели, взрывается серией изолирующих скачков, реверберирующего рыка, громыхающего лая. Клыки лязгают на расстоянии дюймов от ягодиц, глотки, лица незваного гостя; отрывисто исторгаемое дыхание бьется о защищенную (ой ли!) одеждой кожу. В считанных футах от арены занимательных событий бережно запирающий кованый сундук с боевым инвентарем Линч вмешиваться пока не спешит: справедливо заслуженный урок еще недостаточно нагляден.
Явленная ему спина в приложении к процессу опознания не особенно красноречива, однако уверенность в цирковом происхождении взломщика абсолютна (персональные запасы рома и сигарилл медом «пуделиным» дьяволятам намазаны), поэтому захват и рывок запястья (на себя) перспективны выходят синяком, не более.
— Ну, и что… — вид незнакомых черт подсекает предложение у колен, дробит его в спотыкание. — Я тебя не знаю. Кто такая, откуда взялась?
В обрушивающейся в трейлерном брюхе тишине Фауста воздвигается безмолвной статуей, Киран разбирает биение девичьего сердца (какая пошлятина). Мгновение спустя вспоминается пульс, закованный в его руке: пальцы на редкость удачно угодили в междуречье лучевой кости и сухожилия — все как по учебнику.
И тянется нить.
Пароли-явки сданы в позапрошлом веке.
-----------------------------
© captain-flint
