LEONI (LEO) СELESTE LANZA // ЛЕОНИ (ЛЕО) СЕЛЕСТЕ ЛАНЦА
KIRA RAUSCH
городская сумасшедшая
Я начал смекать, что возраст — это кое-что!
5 декабря., 1972 года - 18 лет
Душу надо содержать в опрятности.
когда ты заходишь в пустую комнату, мне иногда хочется внезапно распахнуть дверь туда, но я ни разу не решился на это — боюсь, что никого там не найду.
|.somerset maugham.|
Хлопок его постели носит затхлый душок. Воскрылья носа пытаются уловить родные ноты. Рецепторы тревожит лишь взаимоисключающая смесь запахов отдушки и ветоши. Она видит его в каждом необратимом вчера, но не может вспомнить, когда в последний раз, с тех пор как покинул родительский дом, он оставался ночевать в этой комнате, в этой постели? Злая ирония гнездится в белесых спутанных волосах: "точно не в последний год". Теперь его ложе — жирный чернозём, его стены — могила два на два, его дом — городское кладбище. Тишина, венчики клевера в сочной траве, пихтовый ажур сквозь который пробивается небесная глазурь. Идиллическую картину не портят шеренги надгробных плит вырастающих из под земли, как молочные зубы. Неотличимое от других надгробие изувечено ниочёмной эпитафией:"Здесь нашёл покой Леон Ланца, страж порядка, чья отвага делает честь американской полиции". Мышцы у губ нервно дёргаются, заставляя рот некрасиво осклабиться — "любимый сын и брат", — мелким шрифтом, стыдливо притулившись хорошо снизу, расцветив сухость формулировки цветочными виньетками. Камень внутри — осколок плиты, который она унесла в день похорон. Она надёжно упрятала его в груди. Он гремит, трётся о рёбра, цедит песчаную стружку, по недоразумению напоминающую мясной фарш. Шепотки и шорохи, клыкастые подкроватные монстры, отбрасывающие тени на подозрительно колыхающийся тюль занавеса, фантомные силуэты, отделяющиеся от фотографий, улыбки, вываливающиеся из рамок — не страшно. Страшно, что она перестанет помнить голос, который крался мягким лисьим следом за ней, ластился глубоким вибрирующим тембром.
На кончиках ресниц оседает бессонница. Белки глаз словно приправлены кайенским красным перцем. Зрачки топнут в катарактовой хмари — взгляд обращён в себя. Кровать скрипит под весом девичьего тела. Голые стопы касаются пола осторожно, словно ступают в студёную озёрную воду. Сквозняк ментоловым дыханием обдаёт шею и ключицы. Зябко поводит плечами.
Взгляни, я теперь правильная. Всегда дома в установленный тобой комендантский час. Бросила Тони и его бесконечно крутой байк (а вот это жаль). Не хожу на вечеринки. Ношу лифчик. Не пью ничего крепче глинтвейна. Подтянула физику и теологию. Прекратила красить волосы в розовый и синий — теперь безупречный блонд. Нравится?
Знакомая тишина ответом. Могильная.
Раззяванная пасть рассвета брызжет янтарным и лиловым. Скоро звенящий свет выдавит ночную мглу из комнаты, выскребет людей из жилищ, трафаретно нанесёт долженствующие гримасы на сонные лица. Утро включит заветную кнопочку с литерой "on", которая находится аккурат между лопатками, чтобы к полуночи отключить заведённых человечков жизнеутверждающим "off". Город оживёт. Чего она не может сказать о себе. Хэй-Спрингс — загаженная клетка. Хэц-Спрингс осквернён воспоминаниями, которые пребольно впиваются в нутряную мякоть. Пройдут очередные сутки. В чьей-то черепной коробке образ "хорошего копа", "соседского парня", "души компании", "отличного друга" станет ещё более вылинявшим, невнятным, далёким. Белые опарыши жрут труп брата, пока время крадёт память у всех, кто был знаком с ним. Она борется как умеет, грязно играя на визуальном сходстве с...
Леон Ланца.
Зеркало, встроенное в книжные полки (собрание комиксов DC, возможно, определило будущую профессию впечатлительного подростка) отражает тощего отрока в растянутой футболке. Светлые, будто выгоревшие на солнце, волосы собраны в небрежный пучок. Широкие брови словно застыли вопрощающе. Пугающе похожа. До в замешательстве отведённых взглядов, которые она жадно ловит на себе и запирает в памяти, как трофей. В свои ...дцать брат выглядел идентично, если судить по полароидным снимкам неаккуратно рассованным в семейном альбоме. Она сдувает налипшую на лоб льняную нить волос — щекотно. Порочный изгиб губ складывается в удовлетворённую улыбку.
Пятится к двери. Последняя затяжка родной статикой. Она знает местоположение каждой вещи, помнит появление большинства предметов. Руки считывают фактуру мебели, глаза — перемещение солнечных лучей по дощатому полу. Здесь они ещё могут говорить. Пока. Это портал в прошлое.
Губы размыкаются на мгновение прилипая к друг другу. Прощание без звука.
Она покидает комнату брата.
С той стороны двери Лео. Леони Ланца.
Ходячий мусор, надевающий цинизм. Школьница, наряжающаяся в лицемерие, как в кружевное платье.
✔ hold my hand against the night, show me all the demons left to fight, and I'lI will patch up the hole in your heart, carry on whistling in the dark.
Леони ссыпает цветастые пилюли в пластиковый бокс (превентивная мера от тонических судорог), укладывает в контейнеры приготовленный с вечера обед и перекус (ПТСР подгрёб под себя режим питания — она согласна на брокколи, лишь бы у неё оказалось достаточно сил, когда очередной триггер выщелкнет её из реальности), аккуратно складывает бумажный пакет и початую пачку сигарет на дно мешковатой сумки — на случай панических атак. Букет из недугов лекарственно пахнет, прячется в изгибе воротника шифоновой блузы. Мышцы под ней напряжены. Спина немеет. Будто где-то внутренний шов неправильно прошил лоскуты тканей и этот кривой крой обязательно прострелит спазмом, мучительной болью до шумяще-белого перед глазами.
Она пойдёт длинным путём до бакалейной лавки, или библиотеки, или... Это избавит её от необходимости проходить мимо участка, с которым некогда сросся Леон. Полицейская сирена — "пусковый механизм", который заставляет захлебнуться секундой до того, как кислород разорвёт лёгкие на ливерное конфетти. И здесь она знает как быть. Лео заткнёт уши наушниками с "красными острыми перцами чили" и случится форменный сan't stop до самого горизонта. Она чувствует себя разболтанной шарнирной куклой, которая теряет части тела. Oh, come on, всё под контролем. Нейролептики уже месяц как перестали быть её любимыми колёсами.
Прошитые тревогой страницы ежедневника, который ей посоветовали вести с первых психотерапевтических сеансов, аккуратно заполнены расписанием на неделю вперёд. Галочки, зелёные (выполнено) и красные (не выполнено) летают на полях блокнота и само их наличие будто бы приближает Лео к созданию новых когниктивных моделей жизнедеятельности (о ночном сабспейсе в комнате брата ни слова).
Есть такое правило — улыбайся, даже, если усмешка надета наспех, насильно и выглядит несуразно. Это избавит собеседника от необходимости задавать неудобные вопросы. Её отзеркалят. Вот как отец, спустившийся к завтраку, кротко улыбающийся из под пышных усов (его оскал похож на открытую рану, а сахарная посыпка от выпечки выглядит жгучей солью на рваных краях плоти). Вместо свежей газеты он пробегает глазами замусоленный лист партитуры — провинциальные страсти гобоиста накануне отчётного концерта в филармонии. У него глаза лани. Кроткие, с оттенком вины. Лео в очередной раз изумляет, как мало она и Леон похожи на родителя с южными корнями. Поцелуй в висок выходит почти без внутреннего сопротивления. Эта его неосознанная вина понуждает винить, что закономерно. Жертве нужен нападающий и ей вовсе не сложно бросить взгляд-другой исподлобья. Она мысленно тянется к ручке зелёного цвета, чтобы поставить очередную галочку в разделе: завтрак с отцом — положительно. Лео очень постарается, чтобы к концу дня подушечки пальцев были вымазаны в зелёной пасте, потому что все допущенные красные галочки, по ночам страшно кричат чайками в липких, мутных снах.
Она сливается с улицами и переулками Хэй-Спрингса, смешивается с музыкой из плеера (плёнка в кассете порядком изжёвана), с неслышным, но ощущаемым бедром битом, который издаёт домашнее печенье (мысль, достойная дополнительных терапевтических часов) ударяясь о бока жестяной коробки. Круглая, винтажная, ладно смотрящаяся на полке супермаркета, мятная в горох — руки бездумно уложили её в продуктовую тележку. Воображение успело тогда увести её из магазина, загнать на кухню и убедило в необходимости возобновить общение с духовым шкафом. Первая партия печенья рассыпалась в судорожно сжатых ладонях подгоревшей крошкой. Следующие — лучше. Песочное тесто таяло на языке. Леони успела испугаться - знакомый вкус нехитрой выпечки мог вызвать негативную реакцию у нестабильной нервной системы, но кроме подозрительной влаги в уголках глаз — ничего... Да, Леон любил её стряпню. И ей есть с кем поделиться этим воспоминанием. С любым (не)желающим.
Лео замирает на переходе. Светофор сменяет огни: красный, зелёный, красный, зелёный, зелёный, зелёный. Пешеходная зебра идёт рябью. Карта Хэй-Спрингса расчерчена её маршрутами, её обязательным присутствием там, тут и здесь. Её так много (а значит их с братом так много, всё ещё), что от осознания этого мурашки струятся по коже. Будоражащее предвкушение от запланированных встреч превращает серый асфальт в радужное сукно.
Прежде, чем придёт преподаватель химии — первый из череды репетиторов (после гибели брата, Лео переходит на домашнее обучение, по понятным причинам), она успеет заглянуть в пекарню (сегодня только отрубной хлеб, на десерт — её домашнее печенье) и приготовить поздний завтрак для леди Чисхолм. Симпатичную старушку за восемьдесят ей навязали в фонде «Age USA» , что "...помогает пожилым людям продолжать жить полноценной жизнью в преклонном возрасте". Волонтёрство же в организации ей навязал мозговой червь (терапевт) настаивая на том, что забота о ближнем окажет позитивный терапевтический эффект. Ну что же, если страдающая провалами в памяти леди Чисхолм энный раз поведает историю о "прекрасном, милом мальчишке Леоне, который, однажды, чудесно подстриг кустарник барбариса в моём саду", то имеет смысл заглянуть так же в цветочную лавку за скромный букетом любимых ею гербер.
Она находит себя на задворках Хэй-Спрингса мрачным, ощерившимся пятном. Миссури сливается со свинцовым от сумерек горизонтом. Выпотрошена жестяная коробка — в ней окурки. Лео достаёт седьмую (счастливую) по счёту сигарету, заранее зная, что пожалеет. Клубы дыма окутывают белесую маковку и размывают в бокэ сгорбленный силуэт.
Сегодняшняя страница ежедневника в отпечатках её пальцев. Красных. Она размазала алую пасту по ладоням клеймя себя, одежду, волосы сбившиеся в колтуны. Это провал. Фиаско. Оно жжёт её кожу. Ожоги кровят. Они скальпельно безупречны, как надрез острого шипа розы, которая упала на дно свежевырытой могилы. Одна. Вторая. Алых бутонов столько, что едва видно глянцевую крышку гроба в котором "спал" Леон.
Леони выбежала из цветочной лавки полной розового, приторного душка разложения. Пересечение улиц. Шум. Падающее на лицо небо в надрезах высоковольтных проводов. Пакет. Седативные.
Розы — смешной и несправедливый триггер к панической атаке, который оставил леди Чисхолм без домашней выпечки и букета безобидных гербер.
✔ i feel numb. i feel numb in this kingdom. you better, you better, you better. you better make me.
Сколько, говоришь, наград?
TICK
TOCK
i'm unclean a libertine, and every time you vent your spleen. i seem to lose the
power of speech. you're slipping slowly from my reach, you grow me like an EVERYGREEN ///В тугой тьме путается серп луны. Ленты табачного дыма вплетаются в шерстяную вязь натянутой до глаз шапки, в пряди волос, в неверном свете фонарей кажущихся седыми, в лёгкие тоже набиваются — хорошо. Лео рассекает декабрьскую стынь. Цедит наледь под ногами в колкую стружку. Посыпает пеплом, опадающим с кончика сигареты, скользкий тротуар. Ночной Каспер размывается в бокэ. Вокруг городских огней расползается ослепительное гало. Неоновые вывески забегаловок бросают на заснеженные улицы бензиновые отсветы. Окна слепнут, будто лампочки перегорают в мгновение, стоит шагам Леони потревожить тишину засыпающих домов.
— Прячься в свою норку, Саша, — выдыхает между горчащими затяжками. В солнечном сплетении зарождается тепло от злорадной мысли: рыжий чёрт думает, что это он охотится. На деле, Ланца едва сдерживает внутреннего зверя, которого Виеру необдуманно выгрызает из тела, что обтянуто девичьей оболочкой.
Прячет в уголках капризных губ ухмылку. Он говорит, что Каспер насквозь пронизан цветом её глаз. Такой же серый. Она привычно приказывает себе замолчать. Не возражать. "Зелёные, Саша, мои глаза зелёного цвета", — но мысли остаются в капкане рта — ему безразлично. Он баючит собственную истину. В мире рыжего беса всё парадоксально логично: тройной поворот ключей, ручки фаянсовых чашек, смотрящие на север, серые глаза Лео. "Этому городишке повезло, что ты бьёшь тату исключительно в чёрном цвете..." — Ланца не устаёт бросать в названного брата наблюдением, содержащим намёк, толщина которого не оставляет простора для воображения.— Ауч, — сигарета догорает до фильтра и кусает руку. Окурок очерчивает широкую амплитуду до маячащей за углом урны — промахивается. В морозный воздух закрадываются терпкие ноты чернил. Близко. Леони кажется, что можно пощупать запах, тянущийся шлейфом от тату — студии по всему Касперу, словно та является центром розы ветров. Ещё днём клялась, что забудет дорогу в его логово, но город, выстланный снегом, вывешивает указатели, которые не видит никто, кроме Лео:
➪ саша ⟽ саша ➨ саша ⏎ саша ⬍ саша ⟺ саша ➪ саша ⟽ саша ➨ саша
| ты гробишь жизнь, но не свою, а луки.
Как запустил пятерню внутрь и вывалил весь ливер под ноги. Достал-таки, сучонок. лука лука лука — замкнулось в петлю. Лео будто выпала из обоймы, горький душок пороха оцарапал связки до немоты.
Порочный изгиб губ Саши кривился в нездоровой улыбке. Негнущиеся ноги вывели тогда из студии. Её боль осела очередной порцией драгов на кончике его грязного языка. Зудящая от предвкушения пощёчины ладонь была отправлена в карман джинс (мешковатое, потёртое наследство Луки). Напряженная спина, которую собственнически обняло пальто, обозначила сцену прощания клиффхэнгером.| господи, только бы не пролилась кровь. мама не оценит.
Тоска наружу полезла фотографиями, коллекционными фигурками и комиксами, канцелярскими принадлежностями, беспорядочно упакованными в коробки. Казалось, что предметы, носящие отпечаток чужой жизни, просто ссыпали с горизонтальных поверхностей на дно картонных ящиков. Иллюзий на этот счет строить не приходится — Саша в рекордные сроки вселился в комнату Луки и не постеснялся ампутировать прошлое, которым полнилось помещение. Тогда паника будто выпорхнула из разошедшегося на груди шва, который уже два года как и не думал затягиваться в рубец. Леони глушила отчаяние, прижав холодные кисти к горлу — крик метался, как в силках, но Виеру не услышал ни слова...
Лео всем своим видом демонстрирует, что Лука жив. Лео есть Лука. Но облик Ланца не проникает под забрала век окружающих, под ними — снисходительная слепота. Только Саша с детской жестокостью выворачивает наизнанку названную сестру, демонстрируя ей же незаживающие края раны. Только он со скучающим видом подчеркивает, как время, что застыло в нескончаемой пытке, после смерти Луки, для чужих — секундная стрелка на циферблате часов. Могла ли она ненавидеть его сильнее, чем в эти мгновения? Могла.Неймётся подло, подкравшись на цыпочках, закрыть глаза (совершенно блядский взгляд) руками и сыграть в "угадайку". Процедить на ушко приторно сладкий яд и ударить сермяжной правдой: псих.
| ты конченный психопат, виеру.
Небеса не разверзнутся, останутся глухи к предпринятой попытке расщепить Сашу на молекулы. Засада.
past;
Отросшая чёлка лезет в глаза. Она машинально заводит чёрные пряди за ухо. Школьный шкафчик не поддается ни с первого, ни с шестого раза, и Ланца досадливо бьёт по металлической дверце раскрытой ладонью. Та, наконец, поддается. Прежде, чем взять с полки учебник, она успевает раскрыть губы в беззвучном: "what the fuck?". Из квадрата полароидного снимка на Лео смотрит Лео. В глазах — хмельная марь. В руках — опрокинутый вот только что шот. На талии чья-то рука, забирающаяся под футболку. Брызги веснушек на искаженной цветопередачей фотографии напоминают пятна от кори, а не солнечные поцелуи. Поцелуи. Она жмурится и пытается проглотить комок то ли гадливости, то ли непрошенного возбуждения. Вспышки воспоминаний высветляют изнанку век, как вспышки фотоаппарата, который гулял по рукам дружков Саши. Самого Саши. Появление названного братца обозначило в жизни Леони исполинских размеров вопросительный знак, которым она заканчивает любое предложение с упоминанием Виеру: можно ли верить словам ржавого обмудка (в принципе), что не один только фотоаппарат (в частности) пошёл по рукам его корешей тем томным вечером?
Скрипит зубами. Воровато оглядывается — дежурно улыбается смазливому однокласснику — прячет фото в блокнот — блокнот в сумку — сумку в колыбель обнимающих сукно рук (будто кому-нибудь есть дело). А дело есть:— Са-ша, — вдалеке пятном расплывается апельсиновая в свете яркого солнца, голова навязанного родственника. В окружении школьных фавориток, разумеется. Она спешит ворваться в пространство, которое фонит феромонами. Банальности просятся с языка, но прежде, чем плюнуть в веснушчатое лицо вербальной кислоты, она напарывается на холодную заточку его зрачка.
Он знает;
Столешница вздулась от горячего донышка кружки, которую она по неосторожности обделила подстаканником:— blyat' — резюмирует Лео.
— раз, два, три — глупый, посчитал обороты ключа в замочной скважине, наверняка.
Внутри «ornament studio» всегда свежо. Тут гуляет уличный ветер, впущенный в окно, не оставив работы кондиционеру. Темнота кусает пятки, лишившиеся защиты ботинок. Запах антисептика щекотит воскрылия носа. Ступени, ведущие от студии на второй жилой этаж, не думают скрипеть, подставлять острые углы под мизинцы, впиваться крошками в нежные ступни. Дорожка до комнаты Виеру стелется мягкой периной.— Проснись, принцесса, — Леони шепчет куда-то в затылок парня, обнимая разомлевшее со сна тело ледяными ладонями, — помнишь, как ты хотел осквернить моё тело? — придушенный смешок вспугивает сон, прячущийся в изголовье кровати, — Порисуешь на мне? — фраза рвёт полумрак спальни. Колени Леони и рука, словно вонзённые в простынь булавки, удерживают Сашу в плену.
Ей не нужно слышать ответ. Она ставит печать укуса где-то на загривке, то ли помечая, то ли раззадоривая, желая превратить важный шаг её никчемного существования в легкомысленную игру.Она скидывает верхнюю одежду:
куртка — коридор на втором,
шарф — четвёртая ступень сверху, шапка — вторая снизу,
свитер — пол в студии,
лифчик — спинка стула в кабинете.Леони ложится на раскладное кресло лицом вниз. Голые лопатки беззащитно жмутся друг к другу.
На столике, рядом с чернилами и инструментами мастера, лежит эскиз. Нетвердой рукой нарисованная раковина моллюска. Она нашла незатейливый рисунок среди вещей Луки. Сложно предположить, на каком отрезке жизни тот изобразил свой примитивный шедевр. Вероятно, во времена глубокого пубертата, когда они всей семьей провели уик-энд в Калифорнии. Она силится разглядеть детские воспоминания будто через опалесцирующее стекло — перламутровая дымка оставляет ощущение беззаботности. Чистой, незамутненной радости, когда тихий шёпот рассветов золотит пляжи после отлива и обнажает дары моря, выброшенные на берег.— Оберег, — приходится заставлять буквы покидать рот, — это тату будет моим оберегом от тебя, Виеру.
И тянется нить.
к румяному китайскому мальчику
Отредактировано Leo Lanza (2018-08-29 23:15:42)
