[nick]ахав[/nick][status]18 yo / китобои / --i[/status][sign][/sign][icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0016/ce/0e/282-1610413072.jpg[/icon]
охрипший отсутствием батареек приёмник перестаёт связывать его с внешним миром, когда Ахав пытается настроить громкость; какая-то третьесортная попсовая певичка надрывается ему прямо в ухо и он хочет намекнуть ей на то, что у них ничего не выйдет, по крайней мере не сейчас и даже не сегодня, и, возможно, не в этой жизни, но сбивает ребром ладони антенну и ее голос, не вытянув ноту, тонет в белом шуме.

не сказать, что он совсем расстроен, но осадок остаётся, а вместе с ним — вынужденная необходимость быть наедине с собой.

мысли догоняют его стаей_стаей_стаей голодных псов и вцепляются в лодыжки, не давая уйти — пригвозжденный к месту мощными челюстями цербера, этой огромной вонючей псины-памяти, глядя в потолок, он зачем-то припоминает положительное (стабильное), как обычно бывает, когда чего-то лишаешься. с удивлением отмечает, что в черепной коробке не образуется вакуума даже несмотря на то, что их отношения очень тяжело назвать эталонными — всегда было тяжело. Ахав недостаточно глуп, чтобы не замечать очевидных вещей, но также недостаточно решителен, чтобы работать над собой, не трясясь от страха ненароком перемолоть в жерновах свою, — такую хрупкую, — личность; и он вечно застывает, видя причины и следствия, но ничего не делая, чтобы изменить ситуацию — разве что продолжая вгонять гвоздь за гвоздем в крышки гробов. так и выходит каждый раз, так и выходит в этот раз. прощаться — глупо и лицемерно: когда все так долго копившееся наконец-то разрешается и рвётся, они даже руки друг другу не жмут. с беглецами не расшаркиваются. Ахав отдаёт его ткачам, разменивая, как вещь, и вешает ярлык благого дела, скрепя сердце — он все равно никогда не был с ними по-настоящему.

Ланселот его, пожалуй, почти что ненавидел, загоняя чувство все глубже и глубже из нерешительности и оставляя там — пускать корни, крепнуть, не имея выхода, внутри. это объяснимо, но, с точки зрения Ахава, мотивировано лишь неспособностью понять; а потому он скорбит не по товарищу, не по сыну, а по утерянной целостности цепочки, подобной тем, что он на шею себе навешивает.

звено-следствие — звонкая, дребезжащая плохо натянутой гитарной струной пустота на месте Ланселота в стайной;

звено-причина — ...

он это с собой не обсуждает.

цербер смотрит на него выразительно и вопросительно, и в зрачках его размером с монету отражается чьё-то злое отчаяние. Ахав привычным жестом тянется за сигаретой в пачку и промахивается, влезая пальцами в картонную пустоту.

— этого хотел, а?

пёс молчит, потому что ничего не хотел.

ночь сказок в самом разгаре. с час назад заглядывал Троица, обеспокоенный отсутствием в Кофейнике китовьего предводителя; мялся на пороге, бледный лицом, спрашивал, все ли в порядке, а сам все взглядом по комнате шарил, будто ожидая найти орудие самоубийства (стало неловко — неужели он и со стороны казался таким подавленным?): за все время их знакомства Ахав, кажется, не пропустил ни одной. должны были быть причины. Троица знал, что они есть, и знал даже лучше, чем Ахаву хотелось бы, потому, видимо, и заглянул проведать крестного — ткачи, казалось, иронизировали над ним, провожая взглядом в коридорах: вечный должник. а вожак китобоев пожал плечами равнодушно и, махнув рукой, — мол, иди, не беспокойся, — отвернулся к стенке, притворившись заблудившимся где-то среди водорослей на дне морском: путь до Кофа пролегал через необходимость смотреть людям в глаза, ранясь об острые края ракушек на дне безобидного любопытства во взгляде, а этого он не допускал даже в виде мысли.

и он ушёл.

Ахав был уверен, что это именно то, что он попросил сделать, но все равно почувствовал клокочущую где-то внутри ярость, чёрной жгучей волной поднимающуюся к самому горлу, и на всякий случай швырнул в стену старую чашку без ручки — та взорвалась градом белых осколков, не принося никакого облегчения, и укрыла изножье ближайшей кровати вулканическим пеплом и тонким слоем окурков.

дело было, конечно, не в Троице, не в ткачах, и в тот момент даже не в Ланселоте — точнее, не только в нем.

— бросили, — выносит вердикт Ахав, обводя взглядом помещение, будто нарочно пытаясь вновь раздразнить в себе вновь это мерзкое чувство. — и этот... птеродактиль. курица зубастая. Хиросима... — он поджимает губы, и без того тонкие, и принимается ковырять сорванным до крови ногтем покрывало. цербер по-прежнему следит за каждым его движением единственной свободной головой; по каким-то причинам, в этой странной метафоре ноги, в которые можно вцепиться, у кита две. Ахав поднимает на него взгляд, ощущая предательское покалывание в носу, будто ему снова одиннадцать, а они, действительно, по-прежнему Хиросима и Ёрш, и он хнычет от злости, будучи не в силах больше ничего сделать, сидя на ступенях с разодранной коленкой, но это глупо и ныть он себе не позволит — подумаешь, великая потеря; запей горечь на корне языка и пройдёт. он нарочно сковыривает болячку на пальце и медитативно наблюдает за тем, как на белизне собирается багрянец. — конечно, его тоже нет. будто... будто он тут на общих правах. может себе позволить все то же, что и остальные. интересно, кто ему это сказал.

иногда от Идальго так тяжело пахнет чем-то чужим и нездешним, что рядом невозможно находиться, не испытывая внутренней дрожи. тогда Ахав ревностно окуривает его тлеющим Кэмелом, в ответ на возражения грозясь добыть ладан и кадило. он не понимает Дом за пределами Дома, или хочет делать вид, что не понимает: от этого знания ему некомфортно, он прячет его в пепельницах и бутылках, зная, что не одинок в этом стремлении сбежать и спрятаться. тем сильнее злит то, что Идальго с его мнением не считается и всякий раз упорно игнорирует вздыбленный загривок и расширяющиеся зрачки, продолжая жечь звериную морду тлеющим угольком.

Изнанка оседает на его коже, и Ахав срывается на угрожающее шипение, когда его вновь и вновь случайно-намеренно задевают чужие руки: не подходи ближе, чем на метр, я чувствую бесовщину.

но он просто не может ему запретить — птенец ему не подчиняется.

его забрасывало Туда несколько раз, но лучше всего он помнил самый первый.
только-только крещённый новым именем, он безучастно ощупывал пальцами, длинными и тонкими, точно древесные ветви, онемевшие сросшиеся губы и тонкую кожу, испещрённую символами — под ней, кажется, ещё билось и шуршало что-то живое, человечье (позже он, конечно, попробовал проверить это самым буквальным образом и вымазался в собственной крови, оказавшейся почему-то темной, как чернила);
он пробыл там с неделю, забывая спать, есть и пить и не чувствуя необходимости это делать, а потом, когда его все-таки выбросило обратно — ещё неделю в Могильнике. это на корню загубило возможность развития их с Домом особых отношений.
Там он был тем, кем являлся на самом деле — оболочкой.

он не знает, когда они виделись в последний раз, но что-то подсказывает ему, что времени с тех пор прошло больше, чем должно; от этого тоже как-то не по себе — он не то чтобы волнуется, это неэффективно: он предпочитает себя травить. все, что воспринимается обычно как равнодушие, эгоизм или никому не вредящий протест теперь трансформируется в глазах Ахава в политический демарш. бросили; бросил. демонстративно, из злого умысла наверняка, ведь понимал, что сейчас не то время — и все равно ушёл. Ахав никогда не спрашивал его, что он видит Там, кто он Там, — своеобразная игра в прятки, они оба водят и ищут укрытие одновременно, — но теперь это почему-то мучает его, сворачиваясь смутной (отрицаемой) тревогой, — историй о не вернувшихся он слышал в достатке, — в животе, мгновенно перегнивающей в эгоистичное — и что бы там ни было, неужели это важнее?

— отъебись, — резко командует он псу, спуская ноги с кровати: порванные шаблоны, несвятые святые. да пусть даже и не приходит, думается вдруг ему; какой из него рыцарь, какие из них с Ланселотом рыцари — одни слова. Ахав проходит через комнату, склоняется над останками чашки, павшей безвинной жертвой инквизиторского гнева. — не в ту заблудшую душу вгрызаешься.

ванька-тракторист (цэ) идальго

Отредактировано Satō Sui (2021-03-10 19:04:46)

[nick]ахав[/nick][status]китобой[/status][icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0016/ce/0e/282-1610413072.jpg[/icon][sign]18 yo / китобои / --i[/sign]
он не позволял себе срываться на посторонних и при посторонних; и как-то так вечно выходило, что стая, в большинстве своем, в категорию посторонних тоже попадала — родители ведь не говорят с маленькими детьми о проблемах в браке, только за закрытыми дверями посуду бьют. для новичка этот принцип оказался полезным. конечно, он, как и всякая гарпия, умел царапаться и вгрызаться зубами в доверчиво открытые полосы кожи (Ахав помнил, на его предплечье на память вместо татуировки — явная нехватка плоти, какая романтика), вот только права воспользоваться приобретенными в бесконечной гонке на выживание навыками больше не имел: для того, чтобы сменить шкуру, нужно основательно постараться.

он не позволял себе срываться, а потому, сидя в куче реквизированных с чужих кроватей и сложенных в по-детски наивное подобие трона подушек, он многозначительно молчал и лишь время от времени скрипел зубами, заставляя обитателей комнаты подпрыгивать на местах.

никто не понимал, что это должно значить — и, вместе с тем, внезапные приступы бруксизма у бодрствующего, вопреки всем медицинским справочникам, вожака подозрительно совпадали по времени начала и продолжительности с моментами, когда Идальго случалось открыть рот.

— глис'ты? — радостно поинтересовался как-то виновник торжества, посвистывая щербиной между зубами; Ахав ухитрялся делать одновременно два дела — истерически мыть руки и курить, и, оторвав взгляд от кожи, пересохшей и лопающейся от постоянных санитарных обработок, почему-то совершенно не обрадовался, наткнувшись в отражении на ядовитую россыпь чужих веснушек за плечом.

— чего?

— челюс'ти крош'иш'ь. такое бывает, ес'ли глис'ты. а из сопутс'твующ'их заболеваний ес'ть энурез...

стертые зубы сжали сигаретный фильтр, как если бы в попытке его пережевать. Ахав обернулся, острым локтем врезаясь в ребра Идальго и неприязненно морщась; вздохнул печально и протяжно, оценивая масштаб проблемы — "птенец", выше него на пол-головы, глядел на него с выражением лица совершенно имбецильным, явно довольный шуткой или считающий это актом дружелюбия, подколкой в стиле престарелой супружеской пары.

— невроз. хотя может и энурез. ты, главное, в одной постели со мной не спи — и все будет хорошо, — он замялся на мгновение, туша окурок в раковине. — ну, не хорошо. нормально хотя бы.

притирка проходила долго, почти бесконечно, под градом насмешливых взглядов, и, в конце концов, трансформировалась в вялотекущий локальный конфликт, тянущийся, как жевательная резинка; так переходит из острой в хроническую стадию и становится частью жизни заболевание.

терпеть Идальго, не пытаясь привыкнуть, парадоксально оказалось несложно: от самого Ахава в нем было меньше, чем в остальных.

***

керамические осколки ложатся в заторможенно движущуюся холодную ладонь. он концентрируется на счёте — раз, два, третий снова режет указательный палец и красится в розовый; след из сигаретных фильтров — на кровати Идальго, и, на мгновение замявшись, Ахав все-таки не берётся их убирать. он повторяет это мантрой то ли про себя, то ли шепотом — да пусть даже и не приходит. вспыхнувший было огонёк бешенства утихает, наконец-то оставляя китовьего вожака опустошенным и спокойным. он даже думает заглянуть все-таки в кофейник, и, проходя мимо окна, бросает короткий взгляд на своё размытое отражение, художественно обработанное слоем пыли с обратной стороны: на расстоянии не различить капиллярной сетки, протянувшейся по белку левого глаза, и серая футболка с растянутым горлом, если не приглядываться, тоже не выглядит мятой до степени, в которой акт демонстрации ее широкой публике был бы расценён как неуважение.

впрочем, оно его и не волнует. результат символической уборки громыхает в жестяном мусорном ведре.

он собирается как-то неловко, напоминая суетливую птицу (смешно); ищет по всей комнате зажигалку, отдающую чем-то уже давно не_родным, — может, восемь лет назад на ней ещё можно было различить въевшиеся в ледяной металл отпечатки пальцев матери, но память о ней выцвела уже так, что Ахав и лица бы не вспомнил, — набрасывает на сутулые плечи, под рукавами покрытые бледно-рыжими пятнышками, рубашку, явно у кого-то когда-то одолженную; обходит комнату трижды по кругу, будто в поисках чего-то жизненно необходимого, но не находит и лишается последнего оправдания.

да пусть даже и не—

вместо дверного полотна, грязного от вечно прикладывающихся подошв, кроссовок врезается в чужую ногу, и Ахав инстинктивно отшатывается, чуть не теряя равновесия на плохо приспособленном для кульбитов протезе. запах Изнанки забивается в ноздри моментально,

(ни тепла ни холода ни сытости ни голода ни даже смерти пока что — бессловесный призрак глядит куда-то мимо и только руки тянет в агонии без конца и края)

а в китовьем вожаке и выродок-чихуахуа бы страх почуял — Ахав только что не рычит, вжимаясь в кровать позади, чуя неладное. он в первый раз жалеет о том, что скудное освещение Первой не позволяет разглядеть состайника (?) как следует; лампочки над кроватью Бедуина лепят лицо Идальго тёплыми желтыми мазками в противовес интимному полумраку, совершенно не вяжущемуся со случаем, очерчивают линию плеч, но не могут добраться дальше. вожак вдруг ловит себя на мысли, что взглядом ощупывает темноту вокруг, цепляясь за каждый миллиметр. они пялятся друг на друга, два беглеца; во взгляде Идальго плещется что-то истерическое/маниакальное, Ахав инспектирует нездоровый румянец пятнами и дёргающиеся вверх, точно на ниточках, уголки губ, и морщится, пряча отвращение в лучиках от уголков глаз. линия кардиограммы эмоционального состояния снова неумолимо ползёт к отметке плохо контролируемого раздражения. никаких радостных воссоединений.

— а я думал даже, что ты нас все-таки покинул. всё гадал, вернулся ты в гнездо или в свою Нарнию.

в голосе стеклом битой чашки дребезжит коктейль из взрослого разочарования и детской обиды — ты должен был быть здесь, хотя Ахав не знает толком, зачем. он хочет спросить, что же, все-таки, привело его в их края; хочет спросить, пытаясь придать безразличное выражение своему лицу — что, что-то понял? он открывает даже рот, но его доблестный не-рыцарь, игнорируя всяческие приличия, вдруг разворачивается спиной к Ахаву и лицом — к чему-то ещё, и, черт возьми, он слышит. голос Идальго глохнет, сливается с шипением приёмника из-за спины, но он все-таки ловит слова, хотя кажется, что это слова ловят его: ясность, вопреки потаённым надеждам, не наступает.

— почти Буцефал, — сонно повторяет вожак, наблюдая за тем, как переливаются лампочки, отражаясь в глазах зверя на пороге. он смутно угадывает очертания морды, точно так же смутно — сумасшествия Идальго, и машинально проводит ладонями по лицу сверху вниз, будто надеясь стряхнуть наваждение, но когда он вновь открывает глаза, все по-прежнему: никуда не девается ни странный подарок, глядящий на него печально, ни спина Идальго, нарисованная нитью накаливания стеклянного солнца.

— Хиросима, — шипит он, нарочно не используя нового имени, совершенно не справляясь, в который раз, с ролью Спасителя, но тонко чувствуя иной образ, отдающий змеиной сущностью воспитателя китобоев, — объясни мне. сам объясни. я не знаю, что спросить.

Ахаву хочется втащить его в комнату и захлопнуть дверь, желательно — вдарив при этом по блаженной физиономии, но подтверждение их рыцарства, живое и явно этому месту не принадлежащее, располагается в самом проеме и препятствует исполнению задуманного. он не позволяет себе срываться на посторонних и при посторонних; но...

ладони почти жжёт, когда он хватает Идальго за грудки, — ну и вымахал, дылда, а поумнеть совсем позабыл, — и как следует встряхивает, надеясь спровоцировать хотя бы кратковременное просветление. вихрастая голова болтается, как у игрушки на пружинке, и это почему-то тоже ужасно злит-злит-злит.

— какой, к черту, Буцефал? а? ты совсем из ума выжил? какие... какие мы рыцари, Хиросима; какие мы, скажи? — ему кажется, что он чувствует, как хрустят пальцы, сжатые до снежно-белых костяшек; это то, думает Ахав, — мысль не даётся, ускользает, стук крови в висках звучит громче, чем внутренний монолог, — это то, что они слышат в словах о “думать прежде чем действовать?” он отталкивает Идальго, со странным удовольствием прислушиваясь к звуку соприкосновения чужого хребта и стены, и сам отступает назад, за пределы круга света.

— ты поехал. теперь уже совсем, — мрачно выносит вердикт Ахав, отстранённо изучая свои руки и привычное ощущение незримого грязного осадка, их покрывающего. на Идальго он не смотрит нарочно — не может. — поверить не м... нет. могу. верится как раз с лёгкостью.

пульс грозится проломить череп изнутри. стоя за пределами круга света и зрительной досягаемости он поднимает руки, — чужие прикосновения придётся отмывать долго и методично, жесткой щеткой между пальцами докрасна, — пытается холодными ладонями успокоить болезненные волны. китовий вожак пошёл бы на смертный грех ради той стабильности, в которую вечно пытается сыграть напоказ; за закрытыми дверями — струна вечно натянута, тонко дребезжит от любого неосторожного прикосновения.

что ему объяснить? а разве нечего?

(иногда ему интересно, таков ли Хиросима_Идальго, таковы ли гарпии вообще;

иногда ему интересно, что неправильнее — красный цветок все на своём пути сжирающей агрессии или обесцвеченная бездна когда-то похороненной злобы.)

— какого черта нам с этим делать, ты придумал? что, просто оставим конину с фиолетовыми глазищами посреди стайной? до столовой на ней гарцевать будем?

оголенные нервы палит дыханием. состайник по-знакомому бездумен, милостиво присутствует, пока речевой аппарат, отключённый от всего остального, выдаёт вместо приветствий и извинений что-то фирменно шероховатое. “морда рецидивиста” идёт пятнами в назначенное время — если очередной сомнительный комплимент можно пропустить мимо ушей, то акты каннибализма игнорировать сложнее; Ахава выдаёт нервная дрожь запястья в чужих пальцах, контрастно-лихорадочно-горячих. да, они это проходили, но при иных обстоятельствах: наверное, все эти красные нити — сказки для малолеток, потому что находят, в конечном итоге, совсем не поэтично. находят по оставшемуся в памяти запаху страха, ныне так тщательно упакованному в никотиновую пленку, да оставленным на память шрамам; находят по абсурдным ритуалам на крови. вламываются почти захватнически, заполняют пространство. Ахав чувствует под подушечкой пальца нёбо — неожиданно нежные ткани для того, кто привык разгрызать чужие кости в надежде добраться до сладкой сердцевины, и думает, что, на самом деле, прячется под этой толстой шкурой из речитатива без мыслительной подоплёки и мимических морщин, рисующих улыбку — справедливый вопрос для них обоих, если разобраться.

почему китобои — не гарпии?

ему хотелось бы верить, что ответов на этот вопрос достаточно, чтобы естественным образом разводить их на две разных стаи и понимающе кивать, наблюдая неизбежный конфликт, но, может быть, он всего один.

Ахав отдергивает руку с отвращением, неловко поводя ей в воздухе, будто ожидая найти в пространстве рядом с собой мыльницу, но проще ампутировать, чем оттереть. остальных удаётся держать на расстоянии во имя своих пунктиков, но гарпии не страдают от чрезмерной тактичности. Идальго много — ощущениями по коже, ненавистным изнаночным шлейфом в воздухе, оседает на легких (жутко_громко_запредельно_близко); Ахав молчаливо, но не беззвучно высказывает это куда-то в чужую шею — скрипит зубами, но, помня о различиях, не смыкает их на доверчиво доступной плоти. хотя, думается ему, это было бы смешно. ночь сказок заставляет границы выгорать подобно цветастым конфетным фантикам на летнем солнце, но та, что между ними, держится по-прежнему, не даёт вопросу о фундаментальной разности вылететь с кодом ошибки, пусть вожак китобоев и следует явно чужому примеру, облизывая по инерции трескающиеся губы, отделяя от горьковатого привкуса истлевшего сигаретного фильтра вызывающий алый оттенок.

его вдруг продирает до самого позвоночника.

— пейте, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов, — выдаёт он, не задумываясь ни на секунду над словами — прямо в неприлично близкую россыпь родинок по щекам, в это вопиющее нарушение всех протоколов. жутко_запредельно. не будь Ахав так увлечён сложной эмоцией, выбиваемой из него ролью Мессии местного розлива, так наверняка напомнил бы птенцу, где его место, но набегающая невеселая усмешка сигнализирует, что вожак сейчас не то чтобы полностью здесь — прямо как Идальго минуту назад, только китовьего вожака тянет не на изнанку, а куда-то внутрь себя. — видишь, как нелепо? ты, выходит, мой единственный апостол. дурной и бесноватый, но...

он не находит, что “но”, и, продолжая тянуть лицевые мышцы в гримасу, наблюдает за тем, как апостол Идальго убегает и прячется от него в тканевых складках. Ахаву — время водить. он вновь сокращает разросшееся было расстояние, благосклонно кивает сигаретной пачке на тумбочке и, вместо того чтобы замаять собеседника, тянет из картонки кирпичного цвета фильтр. привычно щёлкает колесиком, кутается в облако на выдохе. Идальго садится в гнезде из трепья, подбирает под себя ноги–лапы, предсказуемо не_смотрит. но говорит. говорит не так, как говорил бы Хиросима, и даже не так, как говорит сам Ахав — по кусочкам от того и от того, он собирает исповедь, как мозаику, и выплевывает друг за другом эти цветные стекляшки прямо ему под ноги: вот, вожак, смотри, твой не-Искариот дерёт горло острыми краями слов. жертва. не агнец, конечно, и близко, но — разве ты не оценил?

почему китобои — не гарпии?

а ведь в самом деле...

Ахав садится на пол напротив и наблюдает за огоньком в чужих пальцах, самому себе не признаваясь в том, что этого хватило. может, ненадолго, — старый кит параноидален и злопамятен, и чужого имени, отчасти канувшего в Лету, не забудет, как не забудет и своего, — но, по крайней мере, на здесь и сейчас — достаточно, чтобы отпустить Хиросиму и смягчиться.

— Идальго, — спокойно признаёт он. — ты может и верен, но это не меняет того, что ты не понимаешь. никто из китобоев не понимает, и Ланселот не понимает, и... — он запинается, затягивается. на языке — размышления последних нескольких дней, в серых радужках отражениями — янтарные предвестники тех самых костров, но никак не разобрать, о чем они говорят своим мерцанием.

— проблема в том, что это как будто я один понимаю. мы ведь... говоришь, не всем по зубам — а Ланселот ведь все-таки сбежал. и что значит — не по зубам? он ведь выиграл. он выиграл лично у меня. получил то, что хотел.

он даже не выиграл — он выигрывал; они недолюбливали друг друга, но недолюбливали тихо, упрямо делая вид, что проблемы просто не существует. то, что тогда казалось мудростью, со временем опускается в рейтингах до банальной трусости (перед кем и почему?), а пальцы снова ломаются тремором, неаккуратно сбивая искры прямо на потёртые кроссовки. он переставляет ноги поудобнее, ерзает на месте, свободной рукой тянется к вороту Идальго и тащит на себя, вынуждая наклониться ближе. понижает тон до интимного шепота, каким признаются в любви или в убийстве.

— ты ведь апостол, так? значит, слушай. нам нужно было его распять. мы слишком лояльные. меня не интересует Ланселот: я не по нему убиваюсь, подумай уже головой; меня интересует то, что мы— я позволил ему и оставаться здесь, пока он считал это удобным, и свалить в подходящее время. так ничего не добиться, мы... я... я знаю, как правильно. мне кажется что знаю. может быть, это не просто, а так, как должно быть.

он клацает челюстью, замолкая. откровение, к которому он шёл всю свою жизнь — и вот так, на холодном полу, с запинками, грамота за участие на школьном конкурсе чтецов. и все-таки он сказал, и облегчение раздувается гелиевым воздушным шаром в грудной клетке. он даже поддаётся и снова поднимается на ноги, принимаясь ходить из одного конца комнаты в другой. у них с Богом всегда были сложные отношения, но вот концепция чистоты Ахаву была, как ни крути, близка: отцовские лапы, ободранный угол без обоев в общей комнате, неискренние слёзы матери, лихорадка брата, своя немощь — все грязное, бедное, невыносимое и тошнотворное. от Левиафана в Доме пахло стиральным порошком и мятой, от гарпий — кровью, потом и куревом; Троица напоминал что-то летне-травяное, а Таис уже потом — пряности и химический дешёвый парфюм. все разделилось так четко и однозначно, но никто кроме него, кажется, и не заметил, как он сам не заметил белых пятен на своих картах.

так вот — Бог ни разу ему не ответил, хотя Ахав правда пытался. пришлось отвечать самому. вот такая плохонькая шутка.

— к черту, мне нужны не китята а чтобы все было... справедливо? да. просто справедливость. кесарево кесарю, Божие — Богу. кто-то все равно должен это делать, кто-то всегда должен; а мы только и делаем, что треплемся... вот что я подумал, пока ты занимался конокрадством, — он смеётся, зная, что шутка не смешная, и выглядит в этот момент едва ли намного адекватнее полоумной гарпии. в обритом черепе образуется глухая пустота, и губы-руки движутся по инерции, продолжая беззвучно сплетать сети из недовысказанного: Идальго больше не нужно, этого уже много. причастие горит меткой на правом предплечье и пальцах левой руки. ты уже пообещал, не говорит, но подразумевает он, ловя хищную птицу в фокус взгляда, тебе нигде больше не предложат серебра — ты ведь тоже, знаешь, не лучше Ланселота.

(но мы притворимся. это будет уже другая игра, но ее ты тоже знаешь.)

сказать больше, на удивление, нечего. Ахав тушит сигарету о металлическое изголовье и укладывает бычок к остальным — на покрывало Идальго, в четвертый раз огибая его кровать по кругу и останавливаясь перед зверем, терпеливо выжидающим, пока хоть кто-то из присутствующих обратит на него внимание; на печальной лошадиной морде, тем временем, очевидно читается “как будто это мне, господа хорошие, больше всех надо было”. Ахав примирительно жмёт плечами, что на универсально-межвидовом значит примерно “дела инквизиторские, ничего личного, дружок”. тянет руку неуверенно — хуже уже не будет. бумажно-шершавая ладонь скользит по лоснящейся шерсти, очерчивая жестко выделенный костью контур. зверь глядит диковато, не доверяет — оно и ясно; но бежать не бросается, покорно терпит чужое любопытство, лишь негромко фыркая в ответ.

— ещё вопрос. чем он (“хороший мальчик”, я правильно называю?) такой особенный, что его нужно было непременно притащить сюда?[nick]ахав[/nick][status]китобой[/status][icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0016/ce/0e/282-1610413072.jpg[/icon][sign]18 yo / китобои / --i[/sign]