[icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0016/ce/0e/270-1582926246.jpg[/icon][nick]гром vol.o1[/nick][status]18 yo / кости / --i[/status]
— Ну ебана.
Патетично и со вкусом, с упором на убегающее в ебеня «е» и догоняющее его двойное «а»; тлеющая сигарка обжигает губу и завершает свое существование в наслюнявленных пальцах — движения рваные-рваные, затекшие да трескучие, что вешалка под грудой ветоши — вихрастая голова на облупленном бордюре, длиннокостное тощее тельце на горячем асфальте, черные круглые очки приварены к переносице, а наверху — оранжевая бляха раскаленного солнца и кочковатая небесная синь. Тело жужжит и сопротивляется каждому движению, бока ноют от ребристой непригодной для сна поверхности, но после гротовской мерзлоты Грома размаривает на жаре в три счета, а потому богомолову тушку мозг даже не спрашивает, валит отдохнуть вот прям здесь, вот прям сейчас, на проезжей части колясников, да кого бы это волновало. Кожа будет облазить теперь, это да. Переползти бы в тень.
Вокруг Дом, но не Дом. Отросток, зеркальный брат-близнец. Кривоспинный и хрустящий мутными окнами, которые отмывали от мушиных плясок этак в седых годах. Ограда вокруг — название, сквозящее дырами. Асфальт — в трещинах, а чуть дальше — песок. Здесь его меньше, чем на берегу, но хозяин все равно он. Детки привезут его на подошвах кед, в джинсовых подворотах, в облупленных носах и обожжённых горбах, в рюкзаках наравне с другими летними трофеями. В ногах этого зерненного друга тоже полно — его метет с моря, и Гром успевает поймать ленивую мысль, что, если полежать тут еще самую малость, Дом-на-берегу примет его, обласкает, превратив в декорацию, потрепанную и обветшалую, как он сам — не самый плохой расклад, правда? К голове липнет блескучий фантик снаружи, внутри — будто трюм жевательной резинкой забит. Кто-то мнется на периферии, а Гром вспоминает почему, собственно, проснулся, косит злым глазом.
— Дадут мне помереть спокойно, нет, да, не знаю? — позевывает во весь рот, оглушительно щелкая клыками, по-кошачьи дрыгает ножками, в носу нестерпимо начинает свербеть; лицо малька, перекатывающегося с пятки на пятку, сереет, но глаза жадно следят за старшеклассником — взорвется или нет — и Грому от этого так смешно, что хочется выть.
— Не смотри так, мартышка, кина не будет, — с кряхтеньем говорит, вставая со случайного лежбища, чуть пошатывается от набежавшей крови к вискам. — А будешь смотреть — лицо съем.
И зубами щелк-щелк.
А внутри гаденько и неудобно, потому что вот она — злость — тягучая, темная — сидит совсем и не глубоко, сучит лапками, к поверхности рвется, а злиться-то в такие вот погожие дни не хочется от слова совсем, вот и приходится зубоскалиться и оберегать себя любимого от внешних раздражителей. А раздражает ВСЕ, и в этом вся прелесть, соль всего этого ебаного концерта, в котором Гром и зритель, и прима, и закулисный работник, тот самый, которого обязательно прибьет какая-нибудь бутафория, которую сам он многострадально смастерит ранее. Парадокс паарадоксом парадокс хоронит. Вот.
Рука, в руке — записка, по лбу — испарина, в глазах — прилежное и самобытное раболепие; мальки — чудной народ, но счастья в виде хвостика Грому не нужно, он не самый простой экспанат, не самый приятный (все врут!), ему за самим собой присмотреть сложно, не то что бы. Все равно улыбается, просто потому что держится изо всех сил, чтобы не закричать и не сломаться в приступе очередных тикозных па, потому что малек — существо хрупкое, а в детях — счастье? Они же будут лучше нас? Правда?
Ага, хуй доверчивый, верь, надейся и молись, все равно все пойдет по, кхм, накатанной.
Отбитое чадо успевает скрыться за поворотом, облачко успевает съесть солнце, а Гром все сидит на бордюрчике, вытянув ноги-жерди, вынуждая неловких колясников делать круги, чтобы вернуться в Дом, потому что если гротовское чудище сидит спокойно, лучше не трогать его, потом — хуй успокоишь (кирпичом не считается, хоть и результативно). Напевает себе под нос, заткнув уши бобами наушников, выстраивая внутреннюю чесотку по линеечке, Белая бы могла гордиться, ну минут так пять точно, пока строй не дает слабину, вот подкрадывается тремор, вот ползет искросыпительная чечетка по собственным ребрам — сразу видно, что что-то с ним не так, как не посмотри. Отсюда совсем уж любопытно содержание записки, которую незадачливый малек доставляет адресату, далеко и надолго посылая все старания последнего ОСТАВАТЬСЯ СПОКОЙНЫМ.
А в записке — адрес, сердечки и еще что-то конфетно-девчачье, наивно-пошлое, так остро режущее по подростковым рецепторам, а еще там — запах Наружности и сама Наружность, самая настоящая, да вот она, за оградой, руку протяни и только. Гром жует жвачку, лопает пузырь, сбрасывает пару ругательств в воздух, чтобы совсем уж не расшататься, потому что как раз к расшатыванию — полному и безальтернативному — ведут все дороги. Хочется и колется, но больше, конечно, хочется (потому что беда с башкой!). Но есть одно (и не одно) «но»,
все это пиздец как страшно.
Но мы же помним, что Гром — ушибленный? Сделаем ему скидку.
План в голове не складывается, потому что планы для слабаков, всему воля — импровизация, слабоумие и отвага. Наверное, карты складываются таким вот тронутым пасьянсом, что с крыльца Дома спускается знакомец — гарпия в гремящих доспехах (все сложно, в общем!) — и вот кто-то более умный, конечно, удавил бы эту затею в зародыше, но Гром хватает ее и несет в народ. Все, чтобы не успеть испугаться или подумать по-настоящему.
— И-и-и-дальго! — тянет изо все сил, выныривая из куста, как заправский маньяк, с таким же бесноватеньким заревцем в глазах. — Как ты, друже? Спина не болит, хвост не отваливается? Дух авантюризма в наличие? Могу ли я заинтересовать тебя невиданной щедрости предложением, от которого ты не сможешь отказаться?
Шпалой преграждает путь, вынуждая случайно попавшего в колесо ухтыжблядьприключение остановиться. Расправляет помятую записку. Разумеется, делает добрые-добрые глаза.
— Слабо?
☼ время: года полтора назад ☼ участники: гром гротович | идальго хиросимович море творит что-то страшное. подстрекает зенитное злое солнце на подлый удар по выгоревшей макушке. пускает по кругу палёный портвейн до черных мурашек в глазах. подзуживает на сомнительные подвиги самых отбитых из стай: слишком-громкий-для-мертвеца и совсем-не-джентльмен зачем-то делают всё, чтобы стыдно стало за весь род человеческий. ну, за мужскую его часть так точно.
