[icon]https://forumupload.ru/uploads/0016/ce/0e/282/325284.jpg[/icon][nick]дичь[/nick][status]18 yo / д-д-да ты кто вообще?[/status]
в какой-то момент своей жизни...

хотя не в "какой-то". это вполне конкретный миг, и, пожалуй, тот самый день, когда он в первый раз слышит в свой адрес какое-то смутное шипение. и так пугается (блядские змеи! змей он больше всего в жизни боится), что с ногами влазит на стойку, вооружаясь керамической тарелочкой и распихивая все вокруг себя с истерическим верещанием, далеким от вкрадчивого фальцета — орет мерзко, по-кошачьи, сам же гасится затылком о потолок, прытко выпрямляясь во весь рост, мгновенно скрючивается обратно и переходит в жалостливые нечленораздельные завывания тональностью ниже. все это — на глазах у многоуважаемой публики. зал аплодирует стоя. или это его хлопают по щекам, когда он решает отключиться — детали он уже не очень хорошо помнит и восстанавливает в основном по чужим рассказам и синякам на долговязых конечностях.

позже, конечно, выясняется, что никаких змей не было и в помине, и все это — глупенькие шуточки разыгравшегося воображения, трансформировавшие отзыв со стороны (вероятно, касающийся астрологических познаний Нострадамуса, как раз работающего над расширением круга оказываемых услуг и вычерчивающего на склеенных вместе тетрадных листах натальную карту какой-то симпатичной девчонки из шельм — по доброте душевной и в надежде на чистую благодарность) во что-то чешуйчатое и ползучее; а разыгранная сцена, в свою очередь, буквально за одну ночь превращает хлесткое "дичь" в имя собственное.

его собственное.

вот в этот самый момент, просыпаясь на следующий день другим человеком, он, конечно, говорит себе:

слушай, завязывай, ты уже реально заебал грёбаный ты торчок!

громкость почему-то регулируется плохо: от вопля хочется оглохнуть и истечь кровью из разорванных барабанных перепонок, Дичь старается спрятаться под покрытыми испариной ладошками, но закрывает глаза вместо ушей. это явно плохой коп. а вот второй звучит уже как-то человечнее, демократичнее, и так, с места в карьер, не рвёт; интересуется с какой-то даже родительской заботой:

дорогуша, а ты вообще понимаешь, что делаешь?

— ну. эт-т-то пр’икольно, — тут же оправдывается он, как будто перед мамой, так и не отнимая рук от лица. голос в крашеной башке принадлежит почему-то не ему — не заикается (сам Дичь-то, конечно, даже в рамках своей же черепной коробки спотыкается о каждую вторую с-с-с-матьеё-согласную); раздражает и расстраивает и без того раздерганную нервную систему ужасно, еще и "дорогушей" зовет зачем-то — короче говоря, самостоятельно инициированный было внутренний монолог как-то с самого начала не складывается: Дичь конфузится и выносит оправдательный вердикт, обозначающийся в протоколе как «это прикольно». благие начинания остаются не более чем начинаниями.

(упс. не_начинаниями.)

подводя итог вышесказанному,

Дичь явно злоупотребляет.

для того, чтобы хоть как-то выделяться на фоне гарпийских сородичей, приходится выкладываться на все сто каждый божий день — и за выполнение этой сверхзадачи (слово из чуждого лексикона) он принимается с фанатичным упорством, умудряясь параллельно отрицать все сразу: новое имя, плавающую стайную принадлежность, пространство и время... он берет не качеством, но количеством, хаотичностью и абсурдностью, смешивающимися в неудобоваримый коктейль. в особо благостном расположении духа он улавливает в воздухе неясные флюиды и устраивает погром в Кофейнике, вечно страдающем от его присутствия, почти случайно ломает кому-то нос, прикладываясь к нему в духе камикадзе собственной надбровной дугой, а после сбегает от возмездия и зачем-то пытается спалить шторы в неосмотрительно открытой комнате воспитателя китобоев, этого самодовольного, как бишь его по батюшке, гуся. и засыпает, разморенный тяжёлым трудом, прямо там же — с зажигалкой в руке и подгоревшим занавесочным огрызком под впалой щекой.

ближайшие две недели расцвечиваются в оттенки липких оболочек капсул транквилизаторов, и к концу срока Дичь ненадолго, но все-таки почти постигает что-то, отдаленно напоминающее дзен — и лежит пластом ещё неделю сверху, отгороженный медикаментозной безмятежностью от окружения.

потом таблетки выписывать почему-то перестают, а Дичь с новой силой скручивает абстиненцией, и становится не до согревания матрасов; коридоры вновь до краев наполняются характерными шумовыми эффектами, принадлежащими частично всем гарпиям, частично только Дичи — грохотом дверей, мебели и битой посуды, панковскими попытками проблеваться у каждого угла и припадочным дребезжанием согласных на особо заковыристых поворотах.

у такого образа жизни, как и у любого другого, при всей его динамичности, есть свои недостатки. например, головные боли по утрам, постоянная тошнота или чересчур близкое знакомство с Той Стороной.

главный мистик селения испытывает трудности с разграничением реальности и вымысла, а потому достаточно долго воспринимает Изнанку, периодически выдёргивающую его, ничего не соображающего, из привычной серой коробки, как сон или трип, а чужие истории о мистическом нутре места — как любопытные сказочки для мальков, и никак не может сложить между собой две единицы: карточные фокусы и хрустальные шары мадам Заза — одно; совсем же иное — театральный задник, оказывающийся вдруг новым миром. но прыжки настораживают своей регулярностью и невозможностью их контролировать.

в один из вечеров он осторожно протискивается в Первую (где ему, характерным образом, не рады, и цыганская детина на пол-головы ниже него, но почему-то в полтора раза массивнее, умудряется вывихнуть ему плечо, пока он бессмысленно трепыхается в полуметре от пола) и уточняет у крёстного, отчаянно делающего вид, что они друг с другом не знакомы:

— а чё? Изнанка — эт-то пг’авда что ли?

ему не отвечают — выставляют за дверь.

но по Ахавовскому лицу, сминающемуся так, что каждое пятнышко оспы начинает походить на кратер, он почему-то догадывается.

одно хорошо — здесь можно не париться, что отпустит.

Дичь ложится поперёк дороги, ощупывая языком кривые зубы (в Доме двух из четырёх клыков уже нет, а здесь — весь комплект; какая удача!), и ждёт незадачливого путника, чтобы обернуться кровопийцей. молва пошла: не доверяй мертвым — могут прикидываться! затаят пульс, лицом побледнеют, а решишь до города подкинуть, чтобы просто так не валялся — так и...

ну, сам понимаешь.

по обе стороны — одна зелень полей. вот будет неловко.

правда, в одиночку Дичи сложно — как-то ссыкливо, выражаясь прямо. кролики — это, в конце концов, тоже дичь: очень удобно свершать, не помня себя; по-трезвому же Дичь — не более чем бездарно хорохорящаяся птичка, при первой возможности дающая дёру. голод, конечно, не тётка, но...

а жертв на горизонте все не видно. он переворачивается на живот, подкладывает руки под подбородок и разглядывает то самое поле — бескрайнюю мягкую траву, тут и там истоптанную чинно прогуливающимся стадами. или стаями? Дичь не страдает от излишней эрудиции и не задумывается о таких тонких материях надолго — ничем не озадаченный разум, пустой, как аквариум, поглощает иную мысль-золотую рыбку: интересно, а те кони, что поодаль — они чьи-то или совсем-совсем ничьи?

если ничьи, так и, пожалуй, никто не будет против, если...

Дичь попеременно представляет себя то рыцарем без страха и упрёка, то голодным зверем, не будучи ни тем, ни другим.

— вдоль обг’ыва, по-над пг’опастью... — немелодично припоминает он себе под нос, улыбаясь непривычно целостной улыбкой. — ч-ч-чего бы выдумат-т-т-ть...