[nick]соловей[/nick][status]17 yo / гарпия / -ii[/status][icon]https://funkyimg.com/i/2ZwUC.png[/icon]

Пока они спали, он тянул их сны, цедя их по капле, как физраствор через трубку капельницы. Надувался изнутри, разбухал, мягкий, рыхлый, текучий, — проявлял образы на чужой сетчатке;

вот они, их сердца, обожженные, на его ладони...

Чуть сдавишь в пальцах — брызнут и развалятся.

Кровь — во вторую очередь.

В первую очередь гниль и древесный сок.

Что-то лезло сквозь него, что-то голодное, злое, шарило ледяными пальцами по изнанке ребер, скреблось когтями, ДАЙДАЙДАЙ; даже Кощей никогда не был так голоден, или же просто был голоден не так, как то, что он протащил с собой, пропустив через тонкую трещину в задверье.

Кап,
кап,
кап -...

Визгливый смех прямо в ухо, и камень в груди делает мощный толчок. Рывок вперед и удар — это костяшки вслепую стесываются о перегородку кровати. Соловей отбрасывает от себя одеяло, потому что во тьме Гнездовища ему кажется, что по нему, извиваясь, ползет огромная черная тварь, но когда глаза привыкают к темноте он понимает:

это чья-то скользкая мечта. сны о змеях.

Блядство.

Самое херовое в этом то, что ни тогда, ни теперь, просыпаясь среди кошмара, он не находил в себе страха. Оно выскоблило его, выжало, как половую тряпку, до последней капли. Если бы вожак гарпий мог чувствовать страх, они бы почувствовали его тоже — и проснулись; но сны держали их крепко, а он был изнутри пустым, точно комната, из которой вынесли все вещи. Только сквозняком тянуло, зябко, от холки вниз по хребту.

Соседняя койка была заправлена.

Если бы Иуда был здесь, он бы рассказал ему, что легко может представить темный коридор второго этажа и мокрые дорожки от разлитого бензина. Как-то ему даже это снилось: щелчок зиппо и звук, с которым зажигалка падает на пол. Киношный кадр. Сепия. Половина лица за капюшоном. Было интересно — вспыхнет?

Но Иуды не было.

Соловей перегнулся через борт своей койки, оценивая, не подкатит ли тошнота к горлу. Мир казался крепким и надежным, и не грозил рассыпаться ворохом битым пикселей. Спускался он тихо, крадучись, старая не пошатнуть хрупкий каркас кровати и не разбудить спящего внизу Ван Гога. Скользнул в приоткрытую дверь ванны и прикрыл ее за собой, тормозя створку ладонью, чтобы не ударила по косяку.

Из грязного зеркала на него глянул злой невыспавшийся уебок.

Соловей отвернул кран, чтобы охолонуться. Тот выплюнул в грязную раковину ржавую воду, а потом струю кипятка, которая начала собираться из-за забитого слива и поднялась уже на полпальца.

Гарпия бездумно прошелся пальцами по конденсату, вычерчивая незамкнутый круг там, где должно было отражаться его лицо.

И тогда оно постучало в ответ. Изнутри зеркала.

Но страха не было и тогда — только голод и усталость.

С раковины вода почему-то капала на кафель.

Что он пропустил?
---

— Темур!

Его толкнули локтем под ребро, грубо вышвыривая в реальность. Соловей вяло трепыхнулся на последней парте и поднял голову. На щеке красовался отпечаток формул по математике — партак в духе Медоеда, только вывести легче, чем из-под кожи.

На него смотрели почему-то все двадцать с хером пар глаз, сколько их было в маленьком и затхлом литературном кабинетике. Иуда нервозно покусывал брелок на ручке, Шива скребся, запустив пальцы под футболку, Людоед с Медоедом пялились на него с ряда у окна, чем-то до ужаса похожие, как близнецы-сиамцы. Скорпион, не отрывая от него взгляда, лепил жвачку под столешницу.

Соловей кинул взгляд в проход, довел прицел до доски, и еще левее, где на пустующем месте преподавателя, точно римский судия, сидел Маламут, всем своим видом внушая, как его доконал племянник и его гарпии.

— Твоя работа?

Он даже понять не успел, что хотят на него повесить. Зевнул лениво, даже не думая смыкать челюсти, поскреб шею, просунув руку между шнурками, на которых болтались славянские обереги, и осоловело моргнул. Взгляд в этот момент у Соловья был тупой и воловий. Если бы Маламут имел сомнительное счастье наблюдать племянника вблизи, то в раз покрылся бы пятнами от бешенства, но социальная дистанция немного выправляла ситуации хребет.

Они держали (пока еще) строгий нейтралитет.

— Какая, блин, работа?

Это потом ему донесли, что Висельника упаковали в Могильник с переломом перегородки. На вкус Соловья, этому кретину грех было не дать в морду, но вины за собой он не ощущал. Прислушался, точно ли никого не трогал? Мотнул вихрастой башкой, сбрасывая последние остатки сна, и хрипнул, поднимаясь:

— А че, в Доме я один мудак, получается?

Тоскливо подумалось: опять в Клетку.

Или вещи собирать. Смену белья и ложку для баланды...

Посмотрел на Иуду, тот сидел, вцепившись пальцами в столешницу, белый, как школьный мел. Даже трогательно. Интересно, злится? А если злится, то на кого?

— Тебе же похуй кого обвинить. — фыркнул вожак гарпий, подперев бедром парту. — Ну и валяй.

[nick]соловей[/nick][status]17 yo / гарпия / -ii[/status][icon]https://funkyimg.com/i/2ZwUC.png[/icon]
Иногда Чингисхан делает такое лицо, что Соловью хочется съездить ему кулаком по роже и вырвать позвоночник — смотри, что бывает, когда привязываешься к голодным тварям. И еще сильнее охота отправить кое-кого из птичек к Мороку на лоботомию с просьбой покопаться у них в мозгах и отсечь все то, что отвечает за...

... запретная кличка предателя из семи букв — и рыцарское клеймо поперек лба. Раздражает не сталкиваться плечами-лбами-коленями в узких коридорах Дома; раздражает не видеть, чуять или ловить в отражениях, а то, что кто-то еще помнит Хиросиму. херово ты прячешься за бутафорским доспехом, а?

Перерубить бы и дело с концом, раз не получилось оставить за спиной. У Соловья с досады рот кривится чужой гримасой под хриплый взрык Тайсона с галерки. Этому, блядь, что ни покажи — все смешно. У них не то, чтобы не задалось, но сходство с Висельником неприятно било в глаза — ширина плеч, боксерская кличка и выправка злой бойцовской. Соловью, впрочем, казалось, что у Тайсона, несмотря на его полную отбитость, мозгов водилось побольше.

Степному кочевнику ломает спину. Он лежит, вытянувшись на койке неподвижной шпалой, и веет от него отрешенным спокойствием — не хватает только трубки в зубах и грохота поезда на периферии для иллюстрации глубокого похуизма. Соловей смотрит на него с того угла, где видно, что рассчитанная на подростка кровать гарпии не по размеру. Они молча друг друга бесят, в пределах замкнутого пространства стайной настолько нечем дышать, что кто-то все же не выдерживает и распахивает окно, свернув с подоконника пепельницу.

Соловей давится горькой затяжкой, с отвращением тушит сигарету о стену под плакатом размалеванной рок-группы и проводит ладонью по волосам, прочесывая спутанные вихры.

Раньше хотелось пошутить, что Шива пошел по опекунским рукам, от опального китобоя к Чингису, возомнившему себя то ли папашей, то ли всеобщим предком, способным отделять дерьмо от неба и зло от справедливости. Теперь хотелось просто разом пристрелить всех троих.

Ладно, бля. Ладно.

Нужно было пожрать, пока не скрутило в херов уроборос. Соловей набивал желудок всяким мусором, а надо было — чистым кайфом, от которого перекраивает пополам, когда сдираешь десны в кровь. Но где его сейчас взять с его-то послужным?

Соловей увел яблоко с общего стола и потянулся за любимым ножом, стесывая навощеную кожицу ребристым лезвием. Поискал глазами Иуду, задрал голову, оглядывая его койку, и выщелкнул сигарету в мусорное ведро в углу.

Собирался он быстро. Три пачки сигарет. Зажигалка. Лезвие. Моток клейкой ленты, сгодится для нычек, в синем изоляторе давно уже не набирается больше половины бака на слив, а в желтом он засорился и водят оттуда в общий коридор под конвоем, как расстрельного. Дальше — пачка печенья, стыренного из учительской. Чипсы. Упаковка склееных мармеладных зверюшек. Все вошло в потрепанный походный рюкзак.

Соловей порылся в общем шкафу, запихнул туда пару футболок с полки Шивы, чей-то плеер и несколько кассет, забросил рюкзак на плечо и двинул к выходу. В дверях он столкнулся с Иудой. Чужой взгляд блуждал и путался, будто состайник все еще находился не здесь, а где-то между, и вернулся назад только наполовину.

Соловей сжал пальцы на его плече, грубо выдергивая в реальность. Ресницы у Иуды задрожали, и глиттер осыпался звездной пылью ему на скулы. У Соловья все покрывало было в этой блескучей херне после того, как он случайно перевернул содержимое иудовой косметички.

— Проведёшь? — хрипнул он.

— Ты куда, Соловушка? — вожака гарпий было не обмануть привычным кошачьим тоном, они знали друг друга слишком давно, чтобы Соловей не разглядел тревоги с двух шагов.

Их любимая игра: притворись, что не заметил.

— Проведать героя дня. Давай выйдем.

Взгляд Чингисхана чесался под футболкой. Вассал моего вассала, крестник моего этого...

Его отрезвляет только когда дверь с треугольником радиоактивной тревоги оказывается за спиной и ручка встает на место.

— Ты злишься. — говорит Иуда. Смотрит странно, куда-то над переносицей, в одну точку, теребит подвеску на гремящем браслете. — Ты?

Это что-то в нас. Общая нейронная сеть, ток, блуждающий по проводам, что угодно, но не ты сам.

Соловей выдыхает со звуком, с которым воздух выходит из проколотой велосипедной шины.

— Я в последнее время тебя не узнаю.

Я тоже. Особенно когда по утрам смотрюсь в зеркало. Тварь в мятом человеческом костюме, которая прикидывается твоим другом, состайником, братом. В горле мерзко зачесалось.

— Так проведёшь, нет?

Иуда думает всего мгновение, а затем с немым согласием смеживает ресницы. По краю века у него отпечатались кусочки туши. Соловей бездумно подхватывает его ладонью под скулу, смазывает их в полосу грязи от уголка до уголка и фыркает, получив болезненный тычок в плечо и раздраженный оклик.

— Эй!

Он думает: вот когда Висельник...

Мысль резко обрывается. Соловей вгрызается зубами в яблоко, когда желудок внутри сжимается от боли, глотает кусок не жуя и утирает рот рукавом куртки.

— Отопление должны дать в конце недели. — Иуда фыркает и ежится, пряча замерзшие пальцы в рукавах кислотно-зеленой толстовки с ярким принтом граффити.

— Это не я, если что.

Соловью достается такой выразительный взгляд, что кажется, еще немного, и Иуда покрутит пальцем у виска, но они молча пялятся друг на друга в самой оживленной части Дома — на пересечении пути гарпий и пересмешников, где под ноги запросто может попасться все, от крысиных черепков до останков взорванных петард и битого стекла.

Между ними — мертвая зона.

— Я не пойму. — говорит Иуда. — Ты правда такой придурок?..

***

Пока Иуда чарующе улыбался паучихе на дежурном посту и стучал коготками по стойке, вызнавая про здоровье "нашего драгоценного одногруппника" (еще немного и на апостола пролился бы свет и фоном ангелы запели бы аллелуйю), Соловей пробирался через пункт вражеской охраны на четвереньках.

Старый замок было вскрыть как нехер делать. Сложнее — не попасться никому на глаза.

В Могильнике гарпий обыскивали даже хуже, чем в аэропорту. Когда Соловей был здесь в последний раз, его рюкзак выпотрошили до изнанки, а в палату не разрешили принести ничего серьезнее больничной пижамы.

Пару месяцев назад на фейс-контроле у Цербера он десять минут показушно расшнуровывал берцы, чтобы видеть разочарование на лицах кретинов, решивших, что он настолько туп и необучаем, что мог спрятать лезвие за голенищем.

Вопреки общественному заблуждению, две метки в личное дело его кое-чему научили.

Но все-таки... Надо было взять у Тайсона доску напрокат.

Соловей вскрывает замок Клетки в два заученных движения (с его сноровкой это даже проще, чем ключом), толкает дверь и успевает поднырнуть Шиве под руку прежде, чем гарпия рыпнется за болевым захватом.

Быстро смекнул, что в замке кто-то ковыряется. Даже гордость берет, хоть и не его заслуга. Этого жизнь выдрессировала еще до того, как его угораздило попасть в шестую. Соловей никогда не спрашивал, что было у Шивы в Наружности. Он опознавал людей с херовым детством на подлете — это видно, даже если ты не знаешь, на что нужно смотреть. Не нужно быть гением, если пользуешься с человеком одной душевой и спишь в одной комнате.

— Свои. — вожак козыряет от виска, швыряет рюкзак Шиве в руки и подпирает спиной дверь. — Обход уже был?

Жёлтый изолятор в свое время нагонял на него уныние, а на исходе третьих суток на него периодически находило желание проблеваться. Этот ебучий ситец в цветочек. Кислый запах мочи из унитаза. Ощущение, что ты заперт в собственной черепной коробке, куда не проходит ни грамма кислорода. Задохнуться как нехер делать, но ещё хуже — сидеть одному.

Ван Гога отсюда вытащили невменяемым, пришлось отпаивать его народными средствами третьей и следить, чтобы он не разгрыз кожу на костяшках до кости.

Отрезанный от кормушки, рано или поздно начинаешь жрать самого себя.

— Долго ты держался. Первая метка? — Соловей взъерошил волосы движением ладони и плюхнулся задницей в обшитый ситцем поролон.   

В жёлтом постоянно хотелось спать. Мягкостенная Клетка превращала человека в бесформенную вату.

Соловей лениво зевнул и, осоловело моргнув, потер веки. Усмехнулся, когда Шива упрямо сжал челюсти, пытаясь сдержать ответный зевок.

Усталость передавалась по цепи. Минуя средние звенья, процессы текли быстрее; в пределах замкнутого пространства сложно не заметить, как ловишь чужую мысль в движении зрачка.

Соловью не хотелось этого признавать, но даже в Идальго это осталось. Вырвал трубку из капельницы, а катетер так и остался торчать в руке. Не бывает бывших гарпий.

Соловей подобрал под себя ноги, поискал в потолке решётку вентиляции и прижался затылком к двери. От злоебуче цветочного орнамента рябило в глазах. Когда к горлу подкатил ком тошноты, он с удивлением понял, что отвык от этого дерьма. Давненько мы не попадали никуда серьезнее больничной палаты.

— Зачем впрягся, Д'Артаньян? — Соловей поскреб ногтями затылок, невольно украв чужое.

Не то чтобы меня ебет, но.

В гарпиях было не принято.

[nick]соловей[/nick][status]17 yo / гарпия / -ii[/status][icon]https://funkyimg.com/i/2ZwUC.png[/icon]
Шива кажется своим парнем. Ка-ажется, и это, пожалуй, здесь ключевое, клеймо новичка поперек лба почти потускнело, но все еще бросается в глаза. По меркам Дома, да что там, по меркам самого Соловья, три года — это ничтожный срок. За три года можно выпотрошить человека наизнанку, но так и не узнаешь, что в нем есть, кроме дерьма, крови и n-ого килограмма костей и требухи. О чем он думает, когда на него не смотрят? Какие сны ему снятся? Чего и кого он хочет? Соловей шагал по чужим кошмарам чаще, чем в детстве лазал по карманам, но то, что видел он, было не тем же самым, что видели другие. И в этом фишка — он нихера не представлял, кто такой Шива. Железная улыбка, сбитые костяшки, охуительно чистое для гарпии личное досье, и когти, срывающие коросты до крови — вот и всё. И кажется, что глубже копать не обязательно.

Но.

Содрать с него кличку, разорвать все связи, которыми он успел обрасти, и что останется?

А кажется, появись он здесь лет в десять, стал бы своим. Висел бы на дереве вниз головой вместе с Маугли, учился бы у Багира вырезать по кости. Видел бы, как Акела зарабатывает кличку, промахнувшись из рогатки по птице. Выкуривал бы свою первую сигарету в форточку учительского туалета — их непременно застукали бы, если бы не Данко. Застрял бы вместе с ними на фуникулере зимой, когда их еще возили на заброшенную лыжную базу, заламывал бы солнышко на качелях, с которых однажды упал Скорпион. Знал бы, откуда у Ван Гога его уродливый шрам на колене. И почему Соловей терпеть не может, когда гарпии бухают прямо в Гнездовище, и сам предпочитает пить с Кощеем — от всех подальше.

Невозможно стать своим за три года, когда вокруг тебя люди мыкаются лет по десять. Если ты к херам отбитый мудак, у тебя есть шанс с кем-нибудь здесь закорешиться. Тебя, может, будут брать на облавы и играть в покер, но ты обречен непонимающе усмехаться на старые истории, которым свидетелем никогда не был и никогда не станешь.

А их ведь не объяснишь в двух словах. Как рассказать, почему у Иуды столько авторитета в гарпиях? Почему никто и никогда не называл его в глаза пидором, хотя как еще охарактеризовать парня, у которого косметичка не помещается в самый здоровенный походный рюкзак? Дело ведь не в том, что он проверяет у тебя домашку, и что благодаря ему ты худо-бедно сдаешь тесты. А в чем — жизни не хватит, чтобы рассказать. Дом не любит, когда его упрощают до слов, а жители Дома не любят отвечать на чужие вопросы.

Шива быстро учится. С ним проще, чем с многими — ты не доебываешь меня, я не доебываю тебя, простая человеческая логика и взаимность. Но новенький — это то, что чешется под ребрами, даже когда нет повода; хотя, следует отдать Висельнику должное, этот тупорылый уебок всех затмил.

Соловей закатал рукав и поставил на часах таймер — как раз, чтобы успеть съебаться до обхода. Пауки были пунктуальны и редко выбивались из графика.

Часы у Соловья были дороже, чем все его шмотки вместе взятые, поэтому, когда взгляд Шивы задержался на циферблате, он усмехнулся.

— Спонсоры подарили. Не мне, правда, а Иуде. Ему периодически приходится участвовать во всяких социальных роликах, для рекламы. Да ты видел, наверное... Но ему-то часы зачем? Я и забрал. — гарпия помолчал, вынул из-за уха сигарету и пожевал фильтр. — Пересядем?

Они перебрались к стене, противоположной двери. На дверь было смотреть приятнее, чем на ситец. Соловей распечатал пачку мармелада и протянул Шиве, не глядя.

Сигарету он так и не зажег, развлекаясь тем, что пропускал зажигалку сквозь пальцы, периодически щелкая колесиком.

— Идея. — он высыпал мармеладных мишек на пол и протянул Шиве пустую пачку с оторванным краем. — Бычок суй сюда. Сигарет много, а уха у тебя всего два.

Хотя в свете того, что мы живем с Ван Гогом, два — это довольно много.

Соловей усмехнулся и сунул руку под куртку, нащупывая фляжку во внутреннем кармане. На дне плескалась хвойная.

— Знаешь, все равно спасибо. Мне в Клетку нельзя. Всякая хуйня мерещится, и блевать тянет. — гарпия отвернул клышку зубами и глотнул горького настоя.

В спертом воздухе изолятора к запаху сигарет прибавился запах елки и почему-то снега. Соловей вдруг вспомнил, как Багира принес в Кофейник ветку ели, и замерзшими пальцами обдирал иголки, чтобы залить их кипятком вместо чая. Простуду снимало как рукой, и потом снова можно было идти топить в снегу соседей по комнате.

Хорошее время было. Чистое. Не то, что сейчас.

— На вот. — Соловей протянул Шиве фляжку и странно усмехнулся, щуря черные глаза. — Тебе понадобится.

***

— ... а потом этот хер с горы, ты прикинь? Этот чувак. Я уж не знаю, нахера ему это было... — зажженная сигарета описала в воздухе круг, закладывая за собой тонкие петли дыма.

В изоляторе было темно, только из-под двери била узкая полоса света, и они с Шивой отличались друг от темноты как две серые тени на черном полотне. В темноте Шива нравился Соловью куда больше, чем во все остальное время. То ли он перестал, наконец, чесаться, то ли все это невольно напоминало нетрезвые разговоры с Кощеем, когда они пытались припомнить за вечер все народные крестьянские сказки... Соловей затянулся и хотел было по привычке затушить сигарету о стену, но состайник вовремя перехватил его руку и покачал головой. Вожак гарпий весело усмехнулся и затер окурок о подошву, выщелкнув его в пустую упаковку из-под мармелада, и потянулся, закладывая руки за голову и опуская локоть на чужое плечо.

— ... так вот. Этот чувак, он разорвал руками себе грудь, вырвал свое сердце и поднял его над головой. Осветил путь этим уебкам. А эти неблагодарные твари, которые всю дорогу только жаловались, мало того, что...

Соловей понял, что захлебывается воздухом, и хрипло рассмеялся, слизывая последнюю каплю с фляжки.

Шиву мотало, креня то влево, то вправо. Наконец, он сдался гравитации и просто развалился на полу, положив под голову рюкзак. Соловей пнул его по ботинку.

— Не спать! Я еще не дорассказал...

Мир качался. Стены больше не рябили, а сливались в одно густое марево, теряясь за плотной завесой дыма. Соловей подумал, что хорошо, если сейчас придут Пауки — он бы посмотрел на их вытянутые рожи. Дэвид Копперфильд, мать его. Ниндзя-убийца. Или как там его...

— Вывел он этих уебков из леса и умер. А племя на него хуй забило и пошло жить в земле обетованной, до которой они бы не дошли, если бы не Данко. А знаешь, что бесит больше всего? Какой-то даун наступил на его сердце и даже не заметил.

Соловей сунул пустую фляжку во внутренний карман, стянул куртку и с трудом поднялся. Реальность жирно блестела, готовая в любой момент утечь сквозь пальцы. Такое с ним бывало, если он выковыривал что-нибудь из таблетницы Иуды, или в Самую Длинную, когда пьешь скорпионовку на пустой желудок, но от хвойной его еще никогда так не мазало.

Это все изолятор. Две гарпии на квадратный метр и неработающая вентиляция.

Вожак неуверенно покачнулся и вцепился пальцами в мягкую стену, рванул — ткань тонко затрещала.

— Я отолью?

Туалет, кажется, не работал на слив, но было так похуй, что от невнятного шороха чужого голоса он попросту отмахнулся.

Соловей поддел ботинком крышку унитаза, в воздух ударил такой резкий запах аммиака, что он поперхнулся вздохом и прикрыл рукавом нос, смаргивая выступившие в уголках глаз слезы.

— Чу-вак. — прохрипел гарпия. — Это че, место убийства?..

Ему вдруг показалось, что в переполненном унитазе плавает чей-то скальп. К горлу подступила рвота, и крышка с грохотом упала обратно.