[icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0016/ce/0e/212-1550777239.png[/icon][nick]север[/nick][status]богема ; нарколепсия, прыгун[/status]
Ноябрь просеивался сквозь мелкое дождевое крошево, оседал грязными лужами. В воздухе обманчиво пахло весной, к чему примешивался терпкий оттенок увядшего, слякотного солнца, опавшего, облетевшего. Небо перелистывало страницы унылых облаков, плоско, без всякого интереса, с каждой секундой все крепче засыпая. Безвременье холодеющего настоящего, неудобно раскинувшееся то на лестнице, то у дверей стайной, то в кофейнике. Труп, который нужно перешагивать, раздраженно закатывая глаза и цокая языком. Такая знакомая поздняя осень, обездвиженная, раздетая, отсыревшая без снега.
В стайной духота. Дышать абсолютно нечем, а все попытки Севера отвоевать традиционное право на свежий воздух встречают максимальное сопротивление. Пьеро вот уже второй день “испытывает недомогание” (надобно произносить немножко в нос, чуть запрокинув страдающую голову), покашливает, демонстративно глушит какую-то набодяженную на женской половине настойку и винит во всем “вечные сквозняки”. Это все, конечно, ни разу не мешает ему чувствовать себя отлично за пределами стайной, дабы не привлекать внимание пауков, но вот в родных стенах отчего бы и не посетовать на сложную жизнь всего такого хрупкого? Под настроение и с попустительства состайников. Тут можно и над кипятком каким-то шалфейным задыхаться, и одеялами прокладывать любые щели, чтобы ну точно никакого движения воздуха, и вот — насмерть отстаивать свое право находиться не в нормальной комнате, но в бане, запрещая открывать окно, да и вообще делать что-либо не относящееся к соучастию, сопереживанию несомненно смертельному недугу.
— Идиот что ли? Наоборот нужно проветрить, дышать нечем! Мы так все с твоей бациллой сляжем. ...Если она, конечно, в принципе существует.
Но, само собой, совершенно невозможно доораться: Пьеро тут же устраивает сцену с недооцененностью, непонятостью, плавно переходящую в глубокие душевные терзания, когда Март не ленится мурлыкнуть известной плаксивости мотив под трагичный гитарный “треньк”.
— Мне вообще-то нужно закончить этот костюм до завтра. У мелочи генеральная репетиция. А как я его закончу, если умру от удушья?!
— Так и шел бы в свой клуб? — бросает величественно Пьеро и смотрит драматично, будто они с Севером вот уже двадцать лет женаты, и в разгар очередной семейной ссоры неблагодарный супруг шнуруется до ближайшего бара. То ли дело мы, гордые и несчастные, готовые страдать и в одиночестве!
— Не могу я туда. Там сегодня занятия для новеньких. Тут-то хотя бы только ты ноешь, а там все разноются. Небо, я что один живой и нуждаюсь в кислороде?! Вам вообще нормально?
Находящиеся в комнате Март с Ромео переглянулись и едва не синхронно пожали плечами. Их удобное в иной раз безразличие к климату сейчас очень злило.
— Да что б вас…
Север, знаете ли, тоже при желании мог и в скандал, и в драму, и вот так патетично что-нибудь изобразить. Этакая стайная особенность — бросить все! … А потом быстренько подобрать, пока никто не видит. И сейчас он вполне себе закономерно, как тот самый уходящий из семьи супруг, собрал шмотки с фурнитурой, ножницами и прочим нужным барахлом в подвернувшийся пакет и, раздраженно отпинав одеяло под дверью, покинул комнату.
Теперь стоял вопрос — а, собственно, в пользу какого иного зла покинул? Ноябрьская сонливость прошивала стены Дома, вползала в него прелым запахом, дождевыми осколками билась о форточки, туманом стелилась в углах. Жизнь хоть и регистрировалась, но весьма условно и походила скорее на отрывок из ночи сказок, когда есть единственный рассказчик — дождь, а все остальные замерли, прислушиваясь.
Север постоял у входа в стайную, подождал возможного, но не случившегося “вернись, я все прощу!” и нерешительно качнулся дальше по коридору, к внезапным визитам формата “здравствуйте, я к вам” не располагающему.
На чердаке всегда как-то иначе думалось, чувствовалось. Тут пахло сырой пылью, чем-то старым и уютным, как в детстве, когда он прятался по гримеркам и тиранил старого костюмера беззастенчивой своей юностью. Прохладное дыхание Дома начиналось отсюда…. И здесь угадывались запахи Наружности, ее шумы, мерещилось что-то одинаково враждебное и прошлому, и будущему.
В серо-оранжевом сочетании ноябрьских теней у зажженной свечи одна к другой ложились пайетки, синхронно, округло отражающие блики огня. Чешуей оч-чень экстравогантной русалки, они горели, стрекотали кузнечиками в июльской траве. Север их приглаживал, успокаивал своей неспокойной же ладонью, тихо любовался. Это был его мир. От зыбкой тени до самого яркого всполоха, до самого последнего стежка.
Лоскутная магия, шум ветра в легких кронах молодых деревьев — россыпь бусин у кончика иглы. Раз-два-три. Стежок.
И полное, безукоризненное, стерильное одиночество.
Все было давно. Все будет нескоро.
На зубах рвется нить, подслеповатая, щурясь, ищет игольное ушко другая.
Раз-два-три. Петелька.
И затягивается узел. Так много воздуха. И весь отравлен. Не вдохнуть.
Наконец пробуждающий толчок в грудь — вдох с запахом воска. Сгорающий выдох.
Раз. Два-два. Два. Три.
Нарастающий страх, подкожный, стучит пульсом, гонит неосторожное сердце.
Проснуться, проснуться. Проснуться.
Философия кошмара: страх, воспринимаемый как нечто естественное. И сложнее всего сейчас открыть глаза в самом деле, потому что там, где находится Север, он просыпается раз за разом, не имея выхода, не способный к бегству.
В то время как за границей этой непреодолимой ночи все жарче расцветает огонек, зачерпывая горячим своим светом недельную кропотливую работу. Душит ее. И безразличное к опасности сейчас воспоминание возвращает запахом паленой ткани к началу осени, к высокой траве. К странному даже по меркам богемного Севера сюжету. Ее вещи, ее склеп на второй полке в стайной. То, что не удалось или не захотелось перешивать, менять, оживлять. То, к чему он иногда прикасается пальцами, извиняясь со своей грани перед этим не случившимся параллельным миром. Не сказал, не успел, не сделал. Говорят, что ткань хорошо хранит запахи; Тоска о другом человеке при закрытых мечтательно глазах. Да, это есть, но так быстротечно, ненадежно: вещи остывают, со временем они начинают пахнуть пылью, заброшенностью, как опустевшие, покинутые дома…. Память — единственное надежное хранилище для его тоски, да и в ней уже растворяется ее призрак. Возможно, оно и к лучшему. Все к лучшему. Обжигающему, пожирающему до пепла лучшему.
