[nick]север[/nick][status]богема ; нарколепсия, прыгун[/status][icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0016/ce/0e/212-1550777239.png[/icon]
Лето — раскаленный океан, который нужно переплыть, энергично барахтаясь, время от времени притворяясь мертвым на волнах, пережидая самый зной в интонациях последней исповеди. Как будто солнцу есть до этого дело. Плавит, выныривая из-за горизонта с мерзотным “а вот и я!”, а народ вокруг, теряя рассудок, прыгает и вторит счастливо: “а вот и ты!”, вытанцовывая в бурлящем ультрафиолетовом кипятке что-нибудь жизнеутверждающее. Север же ворчливо перебегает по теням, вжимаясь спиной в прохладу камня, смотрит на эту вакханалию и чувствует, что .., чудом одним кожа жива. Или уже нежива? Сгорая раз за разом, она обретает виноватую смуглость, которая, как известно, сбежит в первые же недели осени, смытая дождями, водопроводной водой. Носом уже там, в первом холодке, свистящем в оконных рамах. Чутко, сладко мечтаешь, представляешь, как осенний вдох изнутри очищает потную, липкую, обгоревшую кожу… Когда же кончится эта пытка? Когда же? Сумерки и ночь не приносят покоя, подсовывая Северу на раскрытых ладонях любой, даже самый незначительный звук. Мол, на, слушай. Слушай внимательно. Утром же злое солнце тянет жилы, днем варятся нервы… Перебежки от видения к видению. “Мне снились голоса”. Горячий дым, сквозь который невозможно разобрать, где начался и закончился (ли?) сон. Постоянная усталость, влажным, потным туманом обволакивающая кричащую от солнца кожу. Неподвижность, замурованная в жаркий воздух. Любое движение — ожог. И я лежу, говорю, гуляю, представляясь спящим. Меня нет, и я мертв. Это — мой пропуск в лето.
Мертвее на одну оболочку врывается Север в выстраданное избавление. Как в фильмах, с запрокинутой головой — в осень, жадно, до дна хватая ртом остывающий воздух. Это был край, финал бессмысленного соревнования. Где-то здесь определенно должны выдавать призы. Вспышки оранжевой лихорадки еще обваривают тело изнутри, но с каждым днем — на градус ниже. Легче. Где-то высоко в небе начинается сквозняк, который вот-вот простудит облака до громового, грудного кашля. А там как зарядит дождь на недельку…. Неторопливый, занудный, не событие, но состояние. Тогда можно уткнуться в какую-нибудь однотипную, занудную и неторопливую работу, вытаскивая по нитке невообразимый хаос, который, наверное, успеет обрасти тканью. Или не успеет и будет брошен куда-нибудь в дальний ящик до лучших времен…. Или худших, когда и рукав от недошитой рубашки отлично дополняет образ, а посему пыльно извлекается из общей кучи некогда забытого. Все зависит от сезона.
Осень, к примеру, сезон охоты.
Вместе с воспитанниками из лета приезжают ненужные им больше вещи. А к обитателям Дома ползут всякие разные посылки из Наружности, в которых нет-нет и лежит что-нибудь к обмену зовущее, в перспективе перешитое и пересобранное. От возможностей и грядущих открытий сладко потягивает внутри, нагревается колко в кончиках пальцев. Главное — успеть, разглядеть, услышать, где именно прячется необходимый элемент мозаики, который резко соберет все разрозненное воедино. Прислушиваясь к движению сплетен, вполне можно услышать и шуршание обновок, разлетающихся по стайным, аккуратно поинтересоваться до меняльного вторника, чтобы избежать конкурентов…, да много чего. Главное — слушать и поспеть вовремя.
Обычно Север чувствовал некоторую безотносительность к вещам, не имея никаких предпочтений относительно хозяев. Точнее как…, лучше бы, разумеется, заинтересовавшим экземпляром владел кто-нибудь способный к мирным переговорам…., но это относилось скорее к способу добычи, нежели к самой вещице. До недавнего времени все тем и ограничивалось. Никаких тебе увлекательных отклонений с попыткой украсть шмоточку понравившейся девочки. И даже девочку понравившейся шмоточки. И даже… В общем, вполне себе здоровое отношение. Да уж. Как уже было сказано — до недавнего времени.
В Доме полно тайн. Он ими живет так же естественно, как человек дышит воздухом. Когда тайна становится общепринятым способом общения, довольно сложно держаться от нее на расстоянии…, если конечно ты хочешь быть услышанным. Можно хотеть быть незаметным и молчать,... не видеть, не слышать. А Север пока не знал, чего хотеть. Он вроде бы слышал, но без охоты. А иногда пытался отвечать, но потом, опомнившись, представлялся немым. Где проще и безоблачнее он разумел отлично, но что-то грызло, вынуждало прислушиваться, отвлекаться от несложной рутины беззастенчивого покоя. Особенно этим летом, когда нужно было слушать, чтобы проснуться. Или не заснуть. Вообще говоря, беспокойство зудело под кожей еще начиная с весны и только набирало обороты, царапками — по запястьям, кругами — по комнате. К осени оно окрепло, тяжело перехватывая дыхание, смыкаясь темными водами над головой. Стоило неимоверных усилий, чтобы успеть вынырнуть до отчаянной боли в груди.
О, конечно, он думал, что могло явиться катализатором. Точнее он думал, почему именно это не могло…. Потому что ответы всегда на поверхности, вопрос в том, готов ли ты с ними согласиться? А Север готов не был и думал, придумывал, передумывал. Ему хотелось бы верить, что вся та история с Блуждающими его-то совсем не трогает. Совсем его не касается. Да и с чего бы? С чего ему переживать, изо дня в день возвращаться к этим мыслям, подобно тому, как человек бесконечно трогает языком больной зуб? Причин абсолютно никаких. Ну, подумаешь, пару раз перекинуться ничего не значащими репликами. Что-нибудь там сообразить этакое с вариациями. Да кто этим не занимался? Некоторые даже без помощи фантазии.
Но все же… Нарастает, шумит за спиной. И можно было бы не оглядываться, но щекотное чувство абсолютной незащищенности вынуждает пугливо всматриваться, оборачиваясь. Кажется, что там, в этом шуме, таится что-то ценное. Возможно, единственно ценное.
Оно похоже на грозу. Важно только вспомнить то самое заклинание….
Север инстинктивно сует руку в карман, нащупывая гладкое тепло в оплетении шероховатых ниток. Обтесанное волнами стекло, выбранное из-под бесцельных его шагов, когда наконец спадает летний зной, а с соленым ветром приближается хотя бы и временная прохлада. Становится чуть проще дышать, мысли же все еще лихорадит. Они путаются, сталкиваются, переливаются друг в друга, сливаются, исчезая и снова рождаются. Такое множество голосов…. Закат. Движение планет. Смешные стереотипы. Запах соли и что на ужин?
Помнится, их называли “слезки”. Гладкое, уже не способное поранить стекло, забранное у воды, у самого берега. На просвет мутное, но в самом центре — огонек. Тревожно-алый, исчезающий за горизонтом. И снова это чувство, это ощущение до упора вниз, до упора вверх. На самом краю с риском для жизни, когда так хочется кричать, но голоса нет, а тело парализовано не страхом, но чем-то всеобъемлющим.
В сегодня он охотится за нужными вещами, незаметно для остальных перебирает “слезки”, связанные в браслет хитросплетением разноцветных нитей, вспоминает огонек, застывший над волнами. Эти воспоминания ощущаются пустотой, еще теплой, но уже безопасной. Печаль робко тонет в мыслях, описывающих ту, которая уже не вернется. Новость о появлении в Доме Нерва пронзительна. В ней есть что-то неправильное. Шум за спиной перерастает в бешеный гул несущегося по тоннелю поезда, но в сонном оцепенении не сбежать. Можно только продолжать охотиться и делать вид, что ничего не поменялось, даже если будешь сбит насмерть. Но и тут невозможность следовать плану — слухи о посылке Блуждающему лишают остатков благоразумия. Слухи, немедленно ставшие обещанием где-то в самом сердце этого бесконечно длящегося с весны кошмара. Как будто именно здесь, в этом сложении обстоятельств, можно прочитать заклинание, которое развеет морок. Да-да. Именно такая безумная догадка посещает эту небольшого ума голову.
И тогда Север решается. Он надеется, что у Нерва осталось хоть что-нибудь…, хоть какая-нибудь ее вещь. Вещь, которой надлежит стать амулетом (которым не смог стать браслет). Защитой от дурного сна, выцарапанного на запястьях, залегшего под глазами. И чем увереннее он в этой своей надежде, тем истовее в поисках, пока наконец не выходит на след.
Вдруг делается до удушливого сложно, странно. Точно ли там? Точно? Кто-нибудь видел? Там, в направлении чадно-черного. Запах горелой синтетики и бьющая, цепляющаяся о голые щиколотки трава. Крапива больно жалит, горит зудящая кожа и подрагивает в отражении глаз бугрящийся едким погребальный костер. Это, несомненно, он. Он. В совершенной пустоте, в забвении, тайком. И Север еще не понимает, что его возмущает больше, не слышит своих мыслей, только неровно, быстро дышит, выхватывая взглядом разлетевшиеся девчачьи шмотки. Сейчас, в этой своей инфернальной уверенности он не имеет никаких сомнений в том, кому они могли бы принадлежать. Да и какие могут быть варианты, когда посреди всего этого обряда живет Нерв? Именно живет. Так, будто созерцает рассвет в горах под музыку сфер. И эта мысль лезвенно-тонко разрезает и без того расходящийся по чем зря кривой шов. Осенний воздух мерцает, мутнеет, до краев вбирая в себя черный дым. А следом — оба падают на землю, в не очень уютное соседство с кварцевыми бусами и тончайшим гипюром. Движущей силой падения, несомненно, выступает Север, который и сам не понимает, что творит. Вместе с химией его душит обида. Он шел по следу в надежде хотя бы на краешек ее отжившего мира. Хотя бы на маленький кусочек. А в это время здесь сжигали его целиком. Тайком. С этой непонятной эмоцией на лице, которое нельзя не. Удар смазанный, нечестный, не по праву. Сквозь сжатое горло протискивается незнакомое, сиплое: “Разве можно … так?”. А в это время нарастает гул противоречия. Звучит все приближающееся, знакомое, разумное: “Кто ты им? Ты им никто. Его право”. Ярость ломается в слабость. Действительно, вылез весь такой из своего макраме знаток жизни. Но все же. Все же! Зачем так?
