[nick]блуждающий[/nick][status]видящие ; нерв | огонёк ; ж | м[/status][icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0016/ce/0e/205-1568545741.png[/icon]
Тлеющий зрачок на конце сигареты выжигает дыру в сутках. Подрагивающие пальцы вминают окурок в чёрное небесное брюхо, как в пепельницу. Колючие звёзды гаснут одна за другой — непрерывная драма смены дня и ночи.
unts — зрительный нерв перегорает от вспышек стробоскопа. unts — окутанные в электронные обертона ноты забиваются в уши, басы щекочут ливер, исходя дрожью от пола, который липнет к подошве подсыхающим, кем-то разлитым пивом. unts — запрокинутая голова открывает беззащитное горло — поздний вечер выкусывает из Блуждающего остатки самосохранения.
Узкая полоска тусклого света просачивается между приоткрытых век. Опалесцирующая луна окрашивает край неба менее тёмным оттенком чёрного.
В раздраженной слизистой скрипит песок. Очередное их, слипшихся век, размыкание, заставляет Блуждающего устало поднять взгляд на взошедшее, теперь уже, солнце — наглое и яркое, как залп фейерверка. Его хорошо видно левым глазом, обзору правого мешает металлический бак, к которому видящий притёрся щекой. Злое светило торчит над многоугольем зданий. Рассвет застаёт его в узкой уличной кишке со стороны служебного входа сомнительного бара или клуба или пробелы-пробелы-пробелы, обложенного пузатыми мусорными мешками и плотным душком перегара. Голова на пробу склоняется к плечу: жилку на виске нервно дёргает, и болевой импульс достигает напитанного этанолсодержащим мозга, занятого удержанием органических жидкостей, коварно подступивших к пределу выносливости организма. Спазмы, поднимающиеся от желудка к глотке, вздёргивают нетрезвую тушу вверх: пальцы впиваются в стену (под ногти забивается кирпичная крошка). Вчерашний ужин ухает вниз. Забивается в трещины асфальта. Расплывается как чернильное пятно в воде — живописно и зловеще. Утро дрожащей с похмелья кистью протягивает початую пачку сигарет: (терпкий дым перебивает зловоние) (в кармане помимо курева — пара бумажных купюр) (в голове — сожаление о годе, в котором не упивался до мёртвого тела).
Наружность вымерла. Наполовину. Плащи и джинсовки трутся о несвежие тела, лица — смятый газетный ком, обрамлённый одуванчиковым пушком волос — ночной угар оседает на старых кедах, вызывающих пластиковых ботфортах и танкетках, в которых щеголяют «белые воротнички» в попытке вписаться в богемную жизнь города. Не мегаполиса, но точно ушедшего далеко вперёд Расчёсок. Пока ещё (или уже) закрытые витрины бутиков, заведения с рекламными растяжками (примитивными в сравнении с настенной живописью Дома), клубы, выплёвывающие из своего чрева тусовщиков, зевающих во всю пасть, подсказывают Блуждающему, что идти до остановки дьявольски долго. Если повезёт, автобус довезёт до глуши, где догнивает нежно любимая "школа интернат".
до-мой.
Очень хочется успеть на первый урок, слушать Сказочника, подперев ладонью щёку, и спать с открытыми глазами. Это мероприятие казалось бы выполнимым, если бы не пришлось практически волочь на себе её — Шило. Ему всего-то надо было пройти мимо девицы, притулившейся к стене соседнего с клубом здания, не заметить алебастровой бледноты и выступающих на висках бисерин пота. Детка Молоха выглядела хуже, чем чувствовал себя Блуждающий. Недобитый зародыш жалости тяжко заворочался в пустом желудке. Снисходительная форма сострадания заставляет злиться на самого себя, и видящий предпочитает не копать глубоко причину по которой решается отконвоировать беглую воспитанницу в Дом. Та, в благодарность, старательно дышит перегаром. И берёт на себя труд вяло передвигать пухлыми ножками, беспомощно повиснув частью тела на плечах серодомовца. Шило — рубенсовская мечта. Шило — блуждающий кошмар, средоточие косых взглядов прохожих, одышки видящего и бесконечных "перекуров", которые приходится устраивать каждые десять минут (спасибо астеническому телосложению).
— Упёрлась нам эта дискотека, — шипит на выдохе — экономит энергию до следующего марш-броска. Шаг — два — шаг.
Сонное, липкое движение, настоянное на поднимающемся с востока солнце. Голоса, запахи, швы брусчатки под ногами — всё это течёт сквозь, как золотистый луч сквозь витражное стекло — красиво, искусственно. Он умудряется закурить. Парадоксально, но табачная затяжка дарит второе дыхание. Горечь на корне языка удерживает связь с реальностью. Некстати маячит полицейский. Во избежание Блуждающий пуляет ещё даже не окурок в кстати подвернувшуюся урну (он искренне не помнит, можно ли курить в общественном месте в конкретно этом городе, в конкретно текущем времени — запреты/законы и их стремительные изменения в Наружности интересуют Блуждающего ничтожно мало). Глоток кофе мог бы сделать невыносимость бытия чуть более сносной. Вместо терпкого напитка — тухлая слюнная юшка.
К моменту, когда он добирается до автобусной остановки (на подходе к ней ему обламывается полюбоваться на обрезанный член довольно ухоженного эксгибициониста), футболка под блейзером встаёт колом от высохшего пота, а улица зияет дырами в туманном сумраке: тяжелый сытный запах завтрака вползает в смешно раздувающиеся ноздри, колокольчик над книжкой лавкой выстреливает где-то за спиной, люди наружности спешно зачехляются в деловые костюмы, от которых утро скаталось бы в серый, невыразительный мякиш, если бы не кишащие травлеными блохами за углом, и следующим, и снова за поворотом — они — бездомные псины, кошки и пернатые городские крысы — голуби (пёстрая рябь перед глазами).
Двери автобуса закрываются прямо перед носом. Оставляя его со своей неудобной поклажей с той стороны — в осточертевшей Наружности. Шило всё ещё смотрит (смотрит?) на живописную лужицу, которую она исторгла из глотки аккурат в момент, когда видящий куртуазно пытался втиснуть её в транспорт (палёный клубный алкоголь, мать его). Такой отборный мат, каким их огрел водитель, видящий ранее слышал лишь из стайной меченых. Дом в очередной раз его нагнул. В попытке что-то там доказать ему, на чистом психе, нырнул в Наружность, в месиво картонно-бесцветных людей, в слэм из вмазанной органики, в электронный бит, зацикленный в бесконечность... Дом сгрёб в один наружный загон своих детей. Даже тех, которых едва терпит, объединив в одинокую зачем-ты-мне-упала-случайность.
Алая нить ярости вплетается в нервное волокно. Усталость настойчиво нажимает на плечи, и он садится на грубо сколоченную скамейку, сгрузив "детку" с себя. Шило сразу ловит горизонталь.
Блуждающий обводит глазами контур своих понтовых кроссовок, которые отлично вписываются в чуждую ему, но приветливо принимающую его Наружность. Лаковые туфельки Шило, такие миниатюрно-умилительные на такой недюймовочной девочке. Знавшая лучшие дни, потёртая и удивительно знакомая обувка... Совершенно не вписывающаяся в этот пошедший трещинами асфальт, в пятнах жвачки и лепестках поздней яблони, сиропно-розовой пеной сбившейся у резиновых мысков кед Молоха:
— Твоя потеряшка?
