[icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0019/b2/cc/36-1586181171.png[/icon][nick]elisey bulgakov[/nick]
в галерее душно.
Елисей ослабляет галстук, оттягивает ворот белой рубашки, пока никто не видит, и дует вниз, в расстояние между шеей и плотной тканью. стойкий одеколон перекрывает запах пота — и на том спасибо, но, к сожалению, от остального не спасает. он чувствует, что медленно варится в собственном соку, а пиджак, — последний рубеж, не к месту сообщает в его голове голос русского дубляжа какого-то сериала, — который можно было бы сбросить и испытать ни с чем не сравнимое блаженство, и так уже сгружён на бедного Сашу, в данный момент потеющего за двоих: Булгаков строго-настрого запретил ему нарушать антураж, а слово Елисея для Саши — закон.
они друг другу обоюдно полезны: Саше Черненко больше негде жить и не у кого есть, а Елисей полагает, что беспрекословно повинующийся оруженосец придаёт ему определенной респектабельности в глазах окружающих.
итак, игра в разгаре: оруженосец потеет, Елисей, самонадеянно полагающий себя рыцарем, обмахивается рекламным буклетом средства от импотенции, взятым на входе, а тётка Маргарита Васильевна, облачённая в длинное чёрное платье и совершенно кошмарное чёрное боа, кружит от картины к картине, подобная престарелой тощей вороне, и клюёт то Булгакова, то Черненко. остальные — массовка. они — цвет русской аристократии. на них направлены лучи воображаемых софитов.
с того места, где стоит Елисей, талантливые мазки подлинного Ван Гога сливаются в месиво, но он все равно делает вид, что изучает полотно пристальнейше.
— милый, вы поклонник импрессионизма? — о страшном секрете Маргарита тоже знает, а потому не упускает шанса улыбнуться снисходительно-елейно. Булгаков старается не смотреть на неё, потому что думает, что это лишнее — тогда ему точно придётся выволочь ее из зала за ворот этой бархатной тряпки и спустить с лестницы.
вместо этого он тоже улыбается и говорит:
— я считаю, нельзя судить о предпочтениях по одному примеру. Ван Гог талантлив; Гоген — мазня.
— Гоген писал радость и цвет жизни. что о вас говорит то, что все это для вас — мазня?
— если мне случится молиться, я непременно помолюсь о том, чтобы они не стали мазней для вас.
на секунду тетушка давится собственным языком, сражённая элегантно поданной наглостью, и Булгаков использует эту паузу, чтобы улыбнуться ещё шире, так, что лицо его кажется готовым растрескаться, и ретироваться к страдающему Саше. тот больше даже не старается делать вид, что его хоть как-то заботит искусство — лицо его, подставленное слабым воздушным потокам попахивающего перегревающимся пластиком кондиционера, имеет вполне очевидное сходство с иконами мучеников; ссутуленные плечи выдают крайнюю степень изнеможения — обычно он себе такого не позволяет.
— разденься, Черненко, сил нет смотреть, — советует Елисей, обмахивая товарища «...возвращением мужской силы и успеха.»
— совсем? — скалится мученик, с готовностью скидывая пиджак и аккуратно оттягивая прилипшую к груди рубашку.
— можно и совсем. тебе придётся чём-то развлечь тетку, пока я доберусь до туалета и попью воды из крана, как плебей, ведь благодаря этой карге у меня нет денег даже на лишнюю бутылку чертовой минералки; так что давай, раздевайся до самых трусов здесь и сейчас, и будем надеяться что её крошечное черствое сердечко не выдержит зрелища, — голос Булгакова к концу тирады приобретает истерические нотки, и он закашливается кашлем курильщика со стажем, реабилитируясь. Черненко ничего не отвечает, только забирает у Елисея буклет и машет им в сторону санузла. — храни тебя Господь, Саня, — добавляет Булгаков бесцветно, не тем тоном, каким это обычно произносят, и ныряет в толпу.
отделаться от сопровождения — блаженство. он делает круг почета по залу, держась мёртвой зоны теткиного взгляда, чтобы продышаться; она здесь уже два дня, и Елисею кажется, что быть четвертованным было бы намного приятнее, чем совершать танцы с бубном вокруг одной-единственной мегеры, элегантным жестом устранившей все возможности Булгакова жить и процветать. вечеринки, ужасающие своими масштабами, канули в Лету; умолк фамильный особняк в Штатах, а Елисей перебрался в Англию, где существование окончательно потеряло свой вкус и цвет. отчасти поэтому он так настаивал на том, чтобы Саша жил у него. собаку он себе позволить не мог — ещё с прошлой не разобрался.
перед очередью в туалете он талантливо разыгрывает тошноту, делает вид, что сейчас расстанется с содержимым своего желудка точно над чьими-то лакированными ботинками, и его пропускают вперёд. за тяжёлой дверью, спрятанный от лишних глаз, он шумно выдыхает, стягивает с себя галстук и бросает его в лужу рядом с раковиной; в кончиках пальцев стучит кровь, и от этого руки непослушные, с пуговицами справляются еле-еле. Булгаков включает холодную воду в раковине и умывается, борется с желанием засунуть голову под кран — волосы не высохнут, было бы неуместно. тогда он прислушивается к голосу сердца, пытаясь выяснить, чего же ему хочется; сердце предлагает покурить, и Елисей не спорит — собственным галстуком протирает холодный камень, в который погружены умывальники, садится на него, извлекает из нагрудного кармана сигарету, закуривает...
и видит его.
он буднично вдевает в ухо серьгу, глядя на себя в зеркало, и Булгаков задыхается от наглости, не понимая толком, почему, ведь у него наверняка есть своя жизнь, чего Елисей и ожидал, начиная его искать. и всё-таки это невыносимо глупо — столкнуться с ним вот так.
время идёт, а нужно что-то сказать, но Елисей не знает, что. затяжка, ещё одна; интересно, отключена ли пожарная сигнализация. может, не тот? нет, он не может обознаться, он помнит эти острые черты, их выжгло у него на обратной стороне век.
— блять, — говорит, наконец, Булгаков, и это все, что он может сказать. — уходи, пожалуйста, уходи, это так несвоевременно, я не хочу сейчас с этим разбираться, мне не до этого... — он снова уходит в нечленораздельное мычание, стараясь не смотреть на Шайло — ситуация застаёт его врасплох, ком в горле уже совершенно не артистический. что бы он ему сделал? он ничего не может: ни пистолета, ни магии — волшебная палочка по привычке в заднем кармане брюк, но сыворотка подавляет его и без того невеликие способности до смешного. козыри у Шайло — полная пасть острых собачьих зубов. где-то он это уже видел.
