[icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0019/b2/cc/62-1591574629.jpg[/icon][nick]dragomir enderson[/nick]
поразительный, ворчит себе под нос Драго, закуривая и зябко кутаясь в куртку: седьмое июля смеётся над ним, продирает до костей ночным ветром. он выпускает дым изо рта и облако кажется паром в морозный зимний день. желание находиться здесь и сейчас тает с каждой минутой. поразительный — кто? идиот? смельчак? хочется склоняться к первому — так менее положительно, без этого романтического флёра, неизменно преследующего каждую крысу, попирающую закон: людям такое нравится, аромат лёгкого морального разложения. Эндерсон так отчаянно надеялся, что все закончено: дилер, за которым он следил несколько месяцев, затих, осел в своей лавке; Драгомир все равно проверял по привычке (привязанности), но необходимости в этом уже не было, о чем регулярно напоминали коллеги, и Драго начал даже работать в режиме, когда-то обычном — чьи-то сломанные кости и стертые в кровь костяшки, гремящие в кармане чужие волшебные палочки, крепкий ночной сон... только дело Луки он оставил себе, как оставляют, потешая собственную ностальгию, детские рисунки и старые фотографии, чтобы изредка к ним возвращаться. «там тонкий подход нужен», оправдывался он, не понимая, почему вообще считает нужным объясняться. отдел смеялся: тонкие медвежьи подходы знал каждый — отчасти потому ему и позволили заниматься тем, чем он хотел.

мудрец сказал, что то, чего мы хотим в данный момент, и то, что нужно нам в долгосрочной перспективе — обычно не одно и то же; Драгомир думает, что к данной ситуации это очень даже применимо.

как в анекдоте, звонок от информатора находит его на свидании — первом за несколько месяцев. вино приятное, девушка симпатичная и смеётся над его шутками (а он, вообще-то, не смешной), Драго не планирует уходить — Олливандер снова проснулся, шипит ему телефонная трубка, и он звучно хлопает себя по лбу прямо посреди зала, заставляя посетителей обернуться. а потом, конечно, долго оправдывается, извиняется, оставляет кошмарно много денег, чтобы спутница оплатила ужин и, судя по сумме, арендную плату за квартиру в ближайшую пару месяцев, и срывается в своей приличной белой рубашке к поразительному, ругая того, на чем свет стоит.

что-то у него в животе смешно и по-детски радостно щекочется, но он это игнорирует.

с места наблюдения лавка просматривается отлично, и Драго уверен в том, что не мог ничего и никого пропустить. дилер, — забавнее всего, пожалуй, делать вид, что не помнишь имени, — запаздывает. или информатор врет. ещё десять минут, решает горе-блюститель порядка; десять минут, и он развернётся и пойдёт домой, и утром даже бровью не поведёт, если окажется, что сделка все-таки состоялась; скажет — дезинформация, скажет — слежка вместо свиданий должна оплачиваться по двойной ставке... много всего, в общем-то, скажет, и вывод из всего будет примерно таков — это чья угодно проблема, кроме него самого. а сорок минут, уделённые интересам общества, поставленным превыше своих собственных, все-таки стоит включить в месячную зарплату по повышенному коэффициенту.

тонкое «дзынь» прерывает его размышления — дверной колокольчик; какое ретро, думает Драго и тушит сигарету о стену, мигом забывая о двойных ставках и о чем ещё он там думал. худощавая фигура стремительно удаляется от него в свете фонарей, и Эндерсон снимается с якоря, прокладывая путь по другой стороне дороги — совершенно не обязательная мера предосторожности, как он сам заключает через пару минут: объект (высший балл за отстранённость) даже не утруждает себя попытками проверить, нет ли за ним хвоста. это беспечно, — нетипично, хочется сказать, потому что он-то помнит после стольких дней, проведённых почти что рядом, что объекту свойственно, — но Драгомиру, конечно, только на руку, потому что его медвежьей грации и скрытности едва ли хватает на то, чтобы оставаться незамеченным даже на почтительном расстоянии метров четырёх. он пересекает улицу и идёт почти по чужим следам, пальцы в кармане сжимают заботливо приготовленный платок с хлороформом, расскажи-коллегам-о-тонком-подходе; и вот — долгожданная кульминация: заходится в исступлении струнный оркестр, Олливандер ступает в тень напротив поворота в очередной переулок, и именно в этот переулок, в три шага сокращая расстояние между ними, его втаскивает Эндерсон, зажимая рот мальчишки тканью, как в лучших криминальных черно-белых фильмах. Лука сопротивляется отчаянно, тянется, кажется, за волшебной палочкой, но Драго перехватывает обе его руки своей свободной; из медвежьих лап спасения нет.

они трансгрессируют с легким хлопком, оставив улицу и дальше пребывать в сонном неведении относительно дальнейшего развития событий.

дома — бардак. это не то, о чем он должен думать, но он все равно думает, когда усаживает Олливандера на кровать, точно куклу; есть вопросы получше, чем отвратительность коробки из-под пиццы у самой двери, вопросы вроде «почему не в аврорат, Эндерсон» и «что за сантименты, Эндерсон», но ответ на них ему дать пока что тяжело, поэтому он снисходительно не заставляет себя рассуждать.

он садится на край подоконника (других сидячих мест спартанская меблировка квартиры не предполагает) и смотрит на Олливандера, не совсем понимая, что ему делать дальше. ситуация откровенно глупая — повезло, обычно тот на два-три-четыре шага впереди него, воров и торгашей берегут их паранойи; теперь, конечно, можно сдать его — и с концами, и вернуться к нормальной жизни, к нормальной работе, к тому, что он умеет лучше всего. ведь он, вот этот тщедушный фокусник-энтузиаст — символ и олицетворение его неволи. закрыть дело — и притвориться, что ничего такого не было и вовсе.

да, так, наверное, будет лучше всего.

только они по-прежнему в его квартире, и здесь ни одного аврора, кроме Драго.

он почти молится, чтобы Лука пришёл в себя и оглушил его, погружённого в собственные мысли и оттого потерявшего бдительность.

или не пришёл бы. дома ведь бардак.

[nick]dragomir enderson[/nick][icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0019/b2/cc/62-1591574629.jpg[/icon]

сектумсемпра.

кровь — это обычно, Драго привык; у него всегда были проблемы с тем, чтобы себя беречь. разбитые коленки — в детстве, разбитый нос — в юности, вплоть до колото-резаных — сейчас. не страшно, заживёт, как на собаке. но каждое увечье, нанесённое магически, кажется актом чистейшего пренебрежения: как обезличенный выстрел из пистолета, как «ваш звонок очень важен для нас»; это не его методы. его методы — это неаккуратная работа с синяками, и ничего волшебного в ней нет; зато он знает, что вложился в каждую отметину, и это почему-то приносит удовлетворение — какая разница, что непонимание всякий раз льдинками застывает в глазах коллег, если он туда пришёл не нравиться кому попало.

конечно, в момент, когда Лука приходит в себя, он об этом не думает. о чем угодно, — о завтрашнем рабочем дне, о девушке из ресторана, о звонке маме, — но не об этом. он курит, и сизый пепел падает на тёмную ткань брючины. от раскрытого окна противно и хочется вести плечами зябко, и Драго, концентрируясь на монотонном и физическом, — вдох-выдох дымом, как дракон; по спине дрожь — пройдёт, — наряду с отстраненными мыслями даже забывает не сводить взгляда с гостя поневоле. а это, между прочим, зря — беспечно. медведи не боятся и по сторонам не смотрят: они в лесу самые сильные, им незачем оглядываться.

в медведей стреляют охотники.

сигарета, истлевая до фильтра, обжигает кончики пальцев; он вздрагивает, выныривая из размышлений, и смотрит на Олливандера. их взгляды скрещиваются, Эндерсон открывает рот, чтобы что-то сказать, — «добро пожаловать», «доброе утро», сотня вариантов, все не в кассу, — и почти что наяву слышит это — щелчок предохранителя.

сектумсемпра.

выстрел — он для того и существует, чтобы чётко отделить человека от зверя; охотник не хочет и не видит резона расходовать больше сил, чем нужно — ему важен результат. мертвая туша, тёплая шкура, мясо для семьи или трофейная голова над входом. перед друзьями хвастаться — «я убил медведя.» трусливо, издалека.

сектумсемпра.

кровь — это обычно.

и все-таки в первую секунду его опасно кренит назад, мимо распахнутых створок, в уличный_могильный холод, потому что голова начинает кружиться неожиданно, а он все так и наблюдает за бледными губами, только что сплюнувшими цинично его совершенно ничем не заслуженную пулю вместо ответа на непроизнесенное наивное «привет». он цепляется за край подоконника одеревеневшими пальцами и чувствует, распрямляясь, как растягиваются края свежих рубцов в разные стороны, как мокнет рубашка, прилипая к телу — не ново тоже, узнавание маячит на периферии сознания, убеждая: не умрешь, не сегодня, и это главное. а потом появляется боль. резкая, врывающаяся в висок раскалённой добела спицей, пронзающая все его существо. Драгомир рычит бессильно, прижимает ладонь куда-то к животу, силясь зажать рану, но она там не одна, и вся кожа — резь; рука кровоточит тоже, вспоротая заклинанием, опираться на неё больно, но Эндерсон все равно это делает, поднимаясь на ноги.

он стоит посреди комнаты недоумевающим зверем в свете фар, покачиваясь из стороны в сторону, и тупо смотрит на Луку — на водянистые серые глаза, на то, как движется челюсть, когда он что-то спрашивает, а Драгомир даже не может различить вопроса, потому что это, определённо, не лучшая стратегия — сначала бить, потом разговаривать. он смотрит и думает: твою мать, я мог выбросить его на пороге аврората.

я мог пинать его, пока он не начал бы кашлять кровью — никто бы и слова не сказал.

я этого не сделал.

капли багрянца, отстукивая по полу, метрономом отмеряют ритм, сходный с сердцебиением — быстрее, чем нужно. Драго делает шаг вперёд, стискивая зубы до проступающих на щеках желваков, и ещё один, а потом — ещё; пораненная лапа сжимает палочку в заднем кармане, и обычно-запоздало он вспоминает, что тоже волшебник, что у него, черт возьми, тоже есть ружье, и он не побрезгует прицелиться в чужую голову. «остолбеней» пролетает над плечом Олливандера, врезается в стену, а он, засранец, распрямляется пружиной и бросается бежать, точно заяц. врезается во что-то, шипит, тормозит — Миро это на руку, но спасает не слишком сильно; дилер ловкий (привычный к побегу), выскакивает в коридор, а Драго и обычно-то не слишком проворен — не бегает. начнёшь тут.

— трусливая дрянь, — хрипит он, оставляет кровавый отпечаток ладони на белой стене. в одном Лука прав — Эндерсон не ведёт мирных переговоров после выражения далеко не мирных намерений. он такого не терпит — назови уважением к себе или отсутствием самоконтроля, итог один: вываливаясь в дверной проем, он чувствует, как сердце обгоняет прошлый ритм на раз-два-три-много ударов. для Луки это не значит ничего хорошего. — думаешь, будет так просто? — входная дверь распахивается настежь, выбитая «алохоморой». Драго не слышит звуки, только шум крови в ушах, иначе, наверное, оглох бы от грохота — все соседи сбегутся смотреть на смертоубийство. и в последний момент, когда Олливандер уже почти готов выброситься в ночной сумрак, уносясь все дальше и дальше от чужого логова, Драгомировская лапища хватает его за шиворот, как ребёнка, и дергает обратно, к себе. чужой выпирающий позвоночник врезается в солнечное сплетение, Эндерсон охает. его кровь пропитывает чужую одежду. он сжимает пальцы вокруг чужого запястья, удостовериваясь, что он не шевельнётся чтобы поднять палочку, давит другой рукой на рёбра поперёк туловища, пока не начинает чувствовать, что сейчас сломает тонкие кости — хотя и тогда не стоило бы останавливаться; «он заслужил», бьется в голове, «он заслужил, он заслужил».

— ты даже не понимаешь, что я для тебя делаю, — рычит Миро в чужое ухо, и в голосе — не то что упрёк, но что-то к нему близкое, неуместное для ситуации. он хочет ударить Олливандера, но не делает этого — только толкает в стену (надеется, что ощутимо) и упирается кулаком рядом с его головой. по-детски — больно, по-взрослому — можно потерять три с половиной литра крови. потом — все. темнота, отец небесный, смотря во что веришь. головокружение усиливается; Драго упирается лбом в сгиб локтя и думает — сука. — у меня... — слова на языке вязкие и солёные. — твоя вещь, придурок. отдам, если исправишь... что сделал. а если не исправишь... — под липкой ладонью вместо шершавого бетона оказывается чужой дергающийся кадык; он не давит, просто обозначает. — я не хороший полицейский.

[nick]dragomir enderson[/nick][icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0019/b2/cc/62-1591574629.jpg[/icon]

не умрешь, говорит ему кто-то когда-то. он пялится в темноту коридора, где должна быть, по предположению, рука Олливандера, сжимающая волшебную палочку, сжимающая орудие убийства, целительства, чуда. Драгомир — не очень хороший волшебник, но очень живучее существо, и поэтому не имеет никакого права... на что? он теряется, прислушиваясь к шуму крови в ушах, чувствует резь в глазах и с усилием моргает, чувствуя, как тяжелеют веки.

не умрешь.

может быть, даже отец. определенно, отец. они стоят под сенью гор и деревьев, спрятанные от всего мира магическими куполами, и он магически стягивает разорванный уголок сухих губ сына, будучи вызванным на очередные разборки в директорский кабинет; и он говорит о том, что мама передала ему свитер, а сестры — горячий привет, в искренность градуса которого Драгомир интуитивно не верит, но оба они понимают, что этот small talk — досадная издержка необходимости работать в Англии.

потому что ты не обсуждаешь погоду с сыном, которого не можешь контролировать.

потому что Эндерсон дёргается от неловкого движения и видит, как вскидывается в предупредительном жесте отцовская рука.

проза.

тогда Драго в отчаянной попытке инициировать не-лицемерный диалог говорит: меня когда-нибудь убьют. не вопрос, а утверждение. отец заминается, неловко проводит ладонью по воздуху, пытаясь списать нервозность на своеобразность жестикуляции. убьют же, ну. через две недели или через двадцать лет. в немагическом мире он дрался бы за деньги, как медведь на потеху аристократии, но здесь он дерётся ни за что — за свою тупую злобу и чувство непринадлежности.

— могут попробовать, но ты не умрешь. я вижу.

он подозревает, что это вписано в его личном деле в аврорате в графе «навыки»; это повторяют, как мантру, всякий раз, как забывают, почему его ещё не отстранили. Эндерсон живучий.

самовнушение — единственное, что заставляет его стоять на ногах.

из гибернации его выводит голос Луки — Драгомир не может заставить себя прислушаться, вместо ответа мычит, чувствуя, что кренит его опасно. Олливандер выворачивается ловко, Драго думает, что если вдруг ему все-таки вздумается сбежать, то преследовать не выйдет; но, кажется, побрякушка, которую Драгомир совершенно случайно сорвал с цепочки, дорога засранцу, раз выступает достаточным мотиватором. он безропотно следует, — до какой степени вообще может следовать, — за тянущими его руками, врезается спиной в матрас; хочет съязвить что-то по поводу неоднозначности положения, но закашливается, — потерявшие целостность лёгкие явно против чрезмерного остроумия, — и отказывается от этой идеи. потолок покрыт расплывающимися цветастыми пятнами и пляшущими чёрными мухами. Миро пялится на одну из них и старается не заснуть, концентрируется на ощущении промокающей под поясницей простыни — сколько же в нем крови!

чужой шёпот лечит. ладони Олливандера плавают над его изрезанной кожей. это смешно — сам покалечил, сам вылечил; Эндерсон думает, что они довольно быстро перескочили сразу через несколько ступенек в отношениях, но вслух, конечно, этого не говорит. колдографии пялятся на них с противоположной стены — ремонт для трудоголиков, издание первое. худое лицо Луки там тоже есть, рядом подпись — «три месяца». ниже — «знаменательно?» дилер, которого он выслеживал столько времени, лечит его раны — не по инструкции. они оба — не по инструкции.

Драго не знает, что с этим делать.

боль отступает мало-помалу, превращаясь в слабо пульсирующую точку на задворках сознания. Эндерсон машинально протягивает руку и ощупывает живот, грудь, проверяет на целостность паутину вбитых чернил через лохмотья рубашки (свидание кажется таким далеким и сюрреалистичным, что Драгомир даже удивляется тому, что оно ему не приснилось). все ещё жив. здорово. Олливандер предлагает подвинуться (настаивает) и приземляется рядом, локтем влезая в ещё не высохшие кровавые бурые разводы; это сюрреалистично тоже.

— ты собрался здесь спать? — шипит Драго, остервенело выдирая пуговицы из петель, обмётанных покрасневшими нитками. — так не идёт, нам поговорить надо. я, вообще-то, закон...

«закон» бросает влажные лохмотья, стянутые с плеч, на пол, и оборачивается на Олливандера. измотанный, нахальный, знакомый. в нем, растянувшемся в чужой квартире, есть что-то кошачье, что-то грациозное и раздражающее одновременно, дразнящее; Драгомир тушуется и запрещает себе подбирать эпитеты.

он — объект. дело, после которого, пожалуй, ему многое простят.

— ты же понимаешь, кто я? я должен тебя передать в аврорат. подделка артефактов — это срок. Азкабан, дементоры... говорят, неприятное времяпрепровождение.

но его, кажется, уже никто не слышит. Драго мнётся немного на своей половине кровати (вообще-то здесь обе половины его, но...), тянется укрыть отключившегося Олливандера чем-нибудь, но снова себе запрещает: неуместные жесты, отклонения от курса. тьфу. Эндерсон возвращается к созерцанию потолка; согласно предписанному порядку действий, это снова не совсем то, что нужно делать, оказавшись в одном помещении с мальчишкой, за которым охотился. ведь он этого хотел.

хотел ли?

Драгомир кривит губы и тихо рычит себе под нос. тёплая спина рядом ужасно злит, провоцируя кризис.

Отредактировано Satō Sui (2021-05-20 20:58:03)