начала билли глушит тачку перед домом уиллеров, а потом какой-то тощий придурок едва не сносит входную дверь.
этот придурок, его бросает из стороны в сторону, раскачивает, как лист на ветру; в конце концов, он врезается в перила из кедра или ореха, или любого другого статусного дерьма. в его случае – это спасение. необходимая точка опоры, он хватается за неё как за последний оплот надежды, маяк его поехавшего пивом, разлитого и запаянного жестяными банками моря-мирка. так что этот парнишка, этот тощий придурок, он, наконец, останавливается. а потом его складывает на две части и выворачивает через качественно лакированные перила.
кажется, кто-то внимательно слушал маму и прилежно ел овсянку на завтрак.
— фу-у! – пищит, предположим. дженнифер.
из машины хорошо видно, как этот тощий придурок раскрывает рот: на всю катушку, как при пении или крике, и вот наружу выходит школьный обед. аппетитно стекает с подбородка прямо в миленький садик славной миссис уиллер.
розы и гортензии. тюльпаны и астры. кое-что из рассады.
запах цветочного нектара вперемешку с желудочным соком.
сначала ты выходишь замуж за идиота постарше, затем вы покупаете милый домик, чтобы было, где делать детей, парковать машину и собираться с такими же, как ты, домохозяйками в бридж, книжный клуб или кружок садоводства, где тебе расскажут, как правильно раскладывать вилки или ковыряться в земле, чтобы сойти за идеальную хранительницу очага, а потом какой-то придурок заблевывает твой образцово-показательный садик в стиле прованс жидким пюре с зелёным горошком.
"дорогая, какой пикантный вкус, что ты добавила в пасту?"
"ничего, кроме выращенного с любовью базилика, милый"
— мерзость! – говорит, предположим, джессика, джулия или джилл. билли не помнит точно.
она сидит на переднем сиденье и кривит старательно разукрашенное лицо, привинченное к полноватой шее над маечкой в стиле «беверли хилз». на ней многообещающий кусок полиэстера, распахнутая джинсовка и мини, и ей очень нравится билли, потому что билли нравится всем.
с вас двадцатка, если он назовет ее имя. десятка, если он верно запомнил хотя бы первую букву. можете дать меньше и остаться при своем, если считаете, что так ей и надо, этой маленькой безмозглой шлюшке и что, в конце концов, она знала, на что идёт.
он обращается к ней на "ты" или "детка". или как сейчас: "давай, проваливай".
— что? — тупо переспрашивает как-ее-там детка.
пошла вон, отвечает билли. проваливай, и если мне нужно  повторить тебе ещё раз, то клянусь, милая, я вышвырну тебя сам.
он смотрит, как ее брови медленно взлетают вверх, а розовые губы надламываются в удивлённое "о". розовые, как мороженное "баблгам"; на вкус: пережеванная жвачка с консервантами. последний писк моды в этой глуши.
сквозь густой слой штукатурки — тонального крема с пудрой и румянами, — на ее мордашке уродливо расцветают красные пятна, маленькие беспомощные островки в море пигментированного талька. это кровь приливает к щекам. как-там-ее детка раздражена.
она ведь себя не на помойке нашла, чтобы так с ней разговаривать. какого хрена, да пошел он, этот козел, и что он о себе возомнил?!
как-там-ее детка решительно дёргает ручку и вылетает вон, напоследок крикнув "мудак" или что-то типа того. хлопает дверью, разве что стекла не трескаются.
толстожопая ты сука, думает билли. надо было вышвырнуть тебя и переехать.
он выкручивает громкость влево, глушит мотор и выходит из машины. как-ее-там-сука смешно ковыляет к дороге через идеально стриженный газон миссис тед уиллер.
билли подкуривает сигарету. сквозь распахнутые окна во двор выливается пьяное ржание под синтетические завывания джорджа майкла. тощий придурок все никак не уймется удобрять рассаду.
органические удобрения — лучше только зелёная этикетка поверх бумажной упаковки. зеленая, как молодая листва или буйный тропический лес, вырубленный для добычи древесины. дальше: бумажная фабрика, беленые брикеты, оптовые закупки зелёных наклеек большим маркетологом.  нажмите "продолжить" спустя двадцать лет, если хотите узнать больше.
билли
он курит. перекатывает сигарету в зубах, словно какое-то ядовитое жало, и смотрит на белый с влажной лужайкой фасад милого дома уиллеров.
не нужно быть гением, чтобы сложить два и два.
во сколько он сам впервые нажрался? лет в двенадцать?
трудный возраст. тяга к новым ощущениям, запретные плюсы взрослой жизни. закономерная придурь, приведенная к общему знаменателю.
билли, он мог бы сойти за хорошего старшего брата, не будь таким мудаком.
это все гены.
   как же его, блядь, всё это достало.
   макс, макс, макс
просто, макс, у него были планы на этот вечер. только он, билли, эта как-ее-там на голову больная (она была вполне сносной, если найти, чем занять её рот), машина, легкая вылазка за город и пара банок пива на мотив whole lotta love сделали бы свое дело. но вместо этого:
— забери свою сестру у уиллеров.
она же вроде с ночёвкой, говорит билли, утром и заберу. мы же договаривались, и не денется она оттуда, говорит билли. в конце концов, пап, ей не пять лет.
и она мне не сестра – заткнись-ка ты с этим. стоит выкинуть что-то подобное, и он точно тебя убьет. мы это уже проходили: уважение, ответственность. освоение простых истин методом проб и ошибок.
так что сцепи зубы покрепче. поводи языком, распробуй как следует это дерьмо на вкус, смирись, сглотни и, ради бога, не смей раскрывать свой поганый рот. даже и думать забудь.
билли стоит в коридоре, одетый в кожу с одеколоном. сигарета в зубах, узкие джинсы, голая грудь. даже  твое существование имеет больше смысла, чем пуговицы на его рубашке. дверь полуоткрыта: он успел отпереть замок и нажать ручку, а потом отец вырос у порога и начал свою старую песню.
а билли, он не нанимался на роль старшего брата. играться в семью. думать о ком-то, кроме себя.
по левую от отца руку стоит сьюзен, на шаг позади и в отдалении, покорная тень своего нового мужа. кроткая овечка, овечка-фаталистка в его скудной и загнанной пастве.
черт возьми, да ты только взгляни на нее! всё, о чем она думает: чего бы мне ещё сделать, чтобы бы этот козел был спокоен и никого не трогал.
но она, конечно, даже про себя зовёт его "нил", "любимый" или как-нибудь так, потому что этот ублюдок, с него станется залезть к ней в голову. "любимый" — пока существует хоть один шанс, что он сможет прочесть ее мысли.
так вот, они стоят в коридоре: билли — одна рука на дверной ручке, шаг в сторону улицы, быстрые фразы вполоборота. с той стороны тянет сырой землёй и удобрениями, и это все равно лучше, чем стоять и выслушивать, что и кому он должен, не должен, и почему.
— кто тебе это сказал? — говорит отец. говорит, словно ты конченый или умственно отсталый дегенерат, которому не пойми что мерещится. и этот выразительный взгляд из-под бровей — на сьюзен. сьюзен, в домашнем платье и фартуке, складках которого она сосредоточенно копошится, лишь бы избежать столкновения. лоб в лоб. случись такое, и ее маленький изящный кузов сложится, как гармошка или панорама на книжном развороте.
это про взгляды. у нила харгроува увесистый взгляд цвета хромированных дисков или столового серебра, которое миссис не-харгроув так старательно начищает. и этот взгляд, он говорит: я видел больше, я знаю, как надо, и даже не думай встревать. сьюзен его боится. в такие моменты.
вся её семейная жизнь: игра в крестики-нолики. нил рисует нолик — поход в кино или ужин в той смешной забегаловке с бургерами и пиццей, как будто им снова пятнадцать, семнадцать или хоть сколько нибудь мало лет. виниловые кресла и столик под неоновой вывеской, молочный коктейль и картошка фри. бутафория, чтобы их незатейливое рандеву заиграло новыми красками. представь, что они влюбленная парочка: пришли сюда после школы, да так и остались вместе с тех пор.
ложь, ложь, ложь
нил, в свои семнадцать, он презирал всех этих слащавых уродцев. он был тем ещё говнюком, пока не встретил одну блаженную хиппушку в розовом венке и пончо: она знала все песни дженис джоплин и воняла травой с благовониями, как радужный фургон.
где-то здесь все и понеслось, что теперь хуже некуда.
но. сьюзен. её исполосованная семейная жизнь. нил ставит нолик — мы это уже проходили. ставит крестик — его кулак падает на стол с такой силой, что тарелки звенят и взлетают.
i want to believe.
что мы об этом говорили?
ее игра в крестики-нолики, от сьюзен только и нужно, что вовремя подсовывать чистый лист и прорисовывать сетку. с остальным ее благоверный справляется сам.
— не помню, чтобы я с тобой о чем-то договаривался, — продолжает отец.
билли смотрит на сьюзен. на то, как она поднимает взгляд. её глаза цвета кухонной плитки или туалетного мыла. она смотрит покорно и кротко, смотрит из под ресниц, словно маленькая неживая девочка. словно ей и не нужно ничего, кроме этого кукольного домика и новой, со свежей побелкой и окнами под защитной пленкой, жизни.
жалкая, жалкая тварь.
все, что она может — смотреть.
что ей еще достается?
а отец повторяет тебе, умственно отсталому дегенерату:
— забери сестру у уиллеров.
и ты отвечаешь: да, сэр.

билли, он втаптывает бычок в землю и сплевывает туда же, перед тем, как войти в любезно распахнутую тощим придурком дверь. этот придурок так и болтается через перила над миленьким-маленьким садиком. билли хватает его за шкирку и затаскивает внутрь
безмятежно зеленеющее тело. волочет по коридору, а малолетний биомусор коротко подергивается; мотает головой из стороны в сторону, словно вот-вот явит тихому миру свой полый желудок.
по большому счету, билли всё равно. если дело дойдет до родителей, если кто-то из соседей вызовет полицию или пиво окажется ещё более дешёвой палью, чем на первый взгляд, и дружная задрот-компания потравится и подохнет к завтрашнему утру.
но. макс.  они теперь семья, нравится им это или нет.
но. отец снесет ему голову, случись что с его новенькой дочуркой.
как же его, блядь, это всё достало.
билли зашвыривает придурка в толпу, словно послушный шар для боулинга. придурок врезается в других придурков, они липнут друг к другу, собираются в тугой придурошный узел и едва не валятся на модный журнальный столик цвета жгучего мокко мистера и миссис уиллер.
это страйк. с некоторыми допущениями.
в гостиной воняет дешёвым пивом и чипсами, сигаретами, ещё каким-то дерьмом. колонки звенят и потрескивают, wham! орет на полную громкость, и джордж майкл бездарно поскуливает в свой пидорский микрофон.
кто-то говорит: господи.
говорит: это что, билли?
завалитесь, рычит билли, и выключите это говно.
музыка замолкает, а макс начинает говорить.
милая улыбочка подсвечивает её лицо веселыми светодиодами. цвет — красный, светодиоды неприятно подмигивают
и складываются в точную мишень. руки так и чешутся, но билли, он держится на безопасном расстоянии от бездумной ярости или иррационального отупения. отупения до такой степени, чтобы поднять на неё руку. поднять руку на макс, сделать это по-настоящему: лучше подумай дважды, остынь и пойди с этим нахуй.
она лепечет что-то ещё и давит свою улыбочку, словно это когда-то срабатывало или стоило попытаться. словно билли может остановиться, передумать и войти в положение.
в конце концов, он мог бы. мог бы сойти за хорошего старшего брата, но хреновы гены.
билли хватает макс за плечо и тащит в сторону улицы, тащит под перебойный гам и окосевший визг. волочет до самой машины, больной на голову маньяк.
— ещё раз дернешься, и я перестану быть таким милым, — говорит билли. — тебе-то я, конечно, ничего не сделаю. ты же моя милая сестренка, да-а, — говорит и скалится (да у него точно не все дома), псих недоделанный, — но вот твои хуевы друзья, мало ли, что может случиться с кучкой ужратых задротов, да?