MARTA ELOISE GUILMARD // МАРТА ЭЛОИЗ ГИЛМАРД
PAULINE IVY
ученица старших классов
Я начал смекать, что возраст — это кое-что!
17 лет; 03.05.1973.
Душу надо содержать в опрятности.
Комната бабушки пахнет слюной и сливочными конфетами; Марте 3 года, и она крадётся мимо двери, стараясь босой ступнёй не надавить на скрипучую половицу. Мама говорит: у тебя её глаза, её шея и её взгляд (фотографии бабушка не любила (душа на что-нибудь другое сгодится), по размазанному зерну оставшихся определить степень схожести сложно). Иногда ноги Марты тяжелеют и прицеловываются к сигнальному полу — пол всхлипывает, а за ним и бабушка; в такие дни Марта подолгу сидит рядом с ней, перебирая полуистлевшие книги и фотографии, которые потом никогда не найдёт. Бабушка говорит: у тебя мои глаза, Элоиз обошли, а в тебе проросли, храни их, или станешь слепой, как мама.
Марта кивает (мама и правда подслеповато щурится, с каждым годом скучнея лицом).
Бабушка — в уголке обветшалого рта змеится слюна — говорит: Элоиз отказалась, а ты не смей.
Мамино лицо — лакмусовая бумажка, завалявшаяся в кабинете химии эдак с конца 70х: стоит Марте покислеть, и мамино лицо багровеет. Ей всегда кажется, что она держит себя в руках — может быть, так и есть, просто голова каждый раз выпадает: стоит Марте сделать что-то не так, и голова начинает злиться, выплёвывая трескучие слова и подгнившую листву. Мамино лицо — бумажка, выцветшая страница из фотоальбома, не заполненная ничем: бабушка говорит «не будешь меня слушать — станешь совсем как она»,
у мамы, в отличие от бабушки, фотографий много, и на каждой следующей её лицо будто бы выгорает, пока не превращается в то объёмное, что нависает над плечом Марты: сухое, оскучневшее, уставшее под подбородком.
Бабушка умирает через 3 года — теперь половицы скрипят у входа в комнату Марты.
Хватит! Занимайте свои могилы, зима почти закончилась.
На похоронах в глазах у Элоиз — желтоватые слезинки в тон потускневшим золотым серьгам; можно собрать такие перочинным ножом и запечь в духовом шкафу, а потом разглядеть под лампой — пластик. Бижутерию Элоиз не любит (дёшево, вульгарно), а плачет пластиковой подделкой, что впору надеть на тонкую леску и случайно порвать, зацепившись за что-нибудь. В день похорон Элоиз выходит из комнаты матери в последний раз и негромко шипит, задев дверную ручку: дерево шепчет пластмасса.
Когда Марта целует безучастный бабушкин лоб — мёртвое тело с первого прикосновения ощущается как мёртвое — Элоиз морщится, прикрыв лицо чёрной вуалью: те же глаза.
Она смотрит в них, каждый вечер расчёсывая волосы Марты жёсткой щёткой, и говорит: дорогая, кончики совсем секутся, это лучше убрать. Марта мотает головой (бабушка сказала, что в волосах сила, может, тебе тоже их отрастить?).
Грегори как-то (лет 20 назад, но это ничего) сказал, что ей идёт обнажать шею, потому стрижётся Элоиз коротко, выставляя и шею, и уши, и стёкшее к подбородку лицо. Потом Марта будет перебирать фотографии из того времени и думать, что ни вкуса, ни мнения у матери нет,
а Марта бы никого не слушала.
От духов мамы постоянно болит голова (голова вообще часто болит, колючие мушки рассыпаются перед глазами) — запах душный, влажный, тяжёлый. Он вгрызается в ступни Марты и ходит вслед за ней по школьным коридорам, забивается в ноздри и помогает взглядом нащупать тёмные пятна. Приготовленную с вечера рубашку Марта вывешивает за окно и глотает ртом ночной ветер, но запах никуда не исчезает — напротив, мушек становится больше. Она лежит подолгу у себя в комнате и трогает руками живот: пульс бьётся словно бы в ухе, а сердце — в животе; если замереть, можно заметить, как дёргается что-то прямо в том месте, где лежит желудок.
По утрам иногда совсем тяжело — наверное, потому, что мама рядом. Пальцы Марту слушаются плохо, тошнота подступает к зубам, потому завтрак остаётся плесневеть — может, потому и нехорошо.
А сколько б из нас можно было бы сделать инструментов тепла.
Наверное, это уже совсем очевидно: она краем уха задевает крючки, закинутые матерью словно бы в чужие уши. Элоиз выбирает обеспокоенный тон и говорит подруге: думаю, это старая карга её против меня надоумила; Марта знает, что язык у мамы такой же пластмассовый, как и слёзы, как и слюна — настоящая (бабушкина) пахнет сливками и немного сладко. Марта знает, что мама об этом догадалась и душится так, что в одном помещении находиться невыносимо; а жалоб на мушки и живой желудок никогда не слушает, потому приходится говорить с отцом,
(как он там, кстати)
(Грегори ещё прозрачнее, чем пластиковые бусины — смотришь не на него, а сквозь)
и Элоиз снова приходится выбирать обеспокоенный тон — он же становится режимом по умолчанию. Элоиз ходит вокруг, заламывает руки, заворачивает Марту в надушенные одеяла (врачи сказали, что это необязательно) и каждое утро встаёт на 10 минут раньше, чтобы приготовить свежевыжатый апельсиновый сок.
У Марты аллергия на цитрусовые и тошнота от запаха маминых духов — у заботы Элоиз кисловатый привкус и сладкий запах (апельсиновые косточки Марта хранит во рту, чтобы выплюнуть ей в наволочку).
Когда она ночами пробирается в запертую комнату бабушки, половицы не скрипят, но сердце грохочет так, словно недавно прочитанный По не зря говорил «обличитель» (а ещё Марта крадёт из шкатулки матери свои молочные зубы и тщетно пытается разглядеть в зеркале Беренику, но, кажется, это не та роль). Она разглаживает тяжёлые халаты и тайком выносит оставшиеся книги, чтобы потом читать, подсвечивая страницы фонариком;
в оранжерее таких ещё больше, но с тех пор, как бабушка умерла, там просто поддерживается жизнь (как говорит Элоиз: не гниёт — уже хорошо).
Марта надевает надушенную матерью рубашку, просит дополнительную порцию апельсинового сока и, удивляясь тому, как мама глотает наживку, спрашивает: можно я займусь оранжереей?
Элоиз кивнёт, а следующим утром найдёт очередную апельсиновую косточку.
Господи, откуда они берутся.
Этим же днём я ходил по замёрзшей воде. Чудо?
Отца видно всё реже — удивительно, что бывает реже, чем никогда — кажется, Иисус обхватил его так крепко, как никогда не обнимала жена. Элоиз вслед за мужем готова, конечно, не только на короткие стрижки и безвкусное нижнее бельё, которое он привёз на прошлой неделе; вслед за мужем она почтительно склоняет голову пред грядущим религиозным экстазом. (Марта проверяет слюну, каждое утро соскребая с наволочки, — такая же пластиковая; кого ты пытаешься наебать, Элоиз)
Да-да, спасибо Иисусу за завтрак и за апельсиновый сок, очень любезно.
Или как там было?
Ходить бесслышно и скользить по половицам Марте надоедает (чем лучше в доме Гилмардов слышно бога, тем громче скрипят доски); Марта ждёт валидации, очередного фальшивого беспокойства, но Элоиз находит дела поинтереснее. Комната бабушки и оранжерея — единственные места в их доме, где пахнет сливками; под влажным листом монстеры бьётся сердце в разы здоровее того, что дёргается у Марты в животе (иногда тахикардические приступы настолько сильные, что живот хочется вскрыть, чтобы посмотреть, что там на самом деле).
Под ногтями собираются чёрные месяцы — грунт и удобрения; под глазами, как ей кажется, лунная пыль заворачивается в мешочки (Марта, дорогая, отвернись от луны и повернись к Иисусу). Отец начинает беспокоиться, но Элоиз в безразличии (хорошо ли, что в кои-то веки оно не из пластмассы?) непреклонна; однажды ночью Марта вернётся домой, проскользнёт в комнату, впервые за долгое время не задев ни одной половицы, и будет тереть руки и живот жёсткой щёткой, пока кожа не засверкает багрянцем. В машине Эдди пахло мятной жвачкой и чем-то солёным: Гилмард сидела, поджимая губы и игнорируя запах (а ещё, кажется, забыла поесть, отчего мушки ползали по радужке и норовили заглянуть ещё глубже); руки у Эдди липкие в точности как слова: а зачем ещё ты пришла, Гилмард?
Минуты кубарем выкатываются из памяти: Марта препарирует секунды, пытаясь вычислить, была ли согласна и считается ли предобморочное состояние за ответ; Марта не думает, понравилось ли ей, сжигая трусы и юбку; Марта не решает, что это было, потому что это абсолютно ничего не меняет. Тошнота по утрам — та же, что и обычно, или какая-то новая?
Марта не тратит время на размышления — пусть всё то, что ненужно, выходит прочь; от запаха мяты её будет мутить ещё месяца два, но это всего два месяца. Гилмард вспоминает подслушанный когда-то разговор одноклассниц — как тривиально, думала она тогда, залететь от какого-то взрослого мужика и потом ныть — то ли дело Марта. Она молчит и хорошо спит ночами (два часа — неплохо, правда?), следующая менструация приходит ровно в срок (спустя четыре месяца) и спокойно щерит Эдди улыбки, когда случайно встречает неподалёку от школы.
(История о том, как он чуть не разбился, потому что кто-то подрезал тормозные шланги — выдумка, у Марты всегда были грязные руки и она всегда так улыбалась).
Для Элоиз Марта выращивает лимонное дерево — плодоносит оно не лучше.
Гибнет плоть несуществующая и никогда не существовавшая.
ДОПОЛНИТЕЛЬНО
— элоиз и грегори гилмард — заботливые родители, умеющие проявлять беспокойство в самый последний момент; отца в хей-спрингсе увидеть можно разве что в церкви (если, конечно, не считать дома) — недавнее назначение на должность окружного судьи штата небраска вынуждает его переехать в Линкольн, где он и без того проводил большую часть времени; элоиз была бы рада и сама наконец-то уехать, но ради дочери готова многословно и демонстративно отстрадать;
— той же служебной стезе следует не первое поколение гилмардов, однако грегори в своих гендерных рассуждениях однозначен и подобной судьбы для марты не видит (как не видит, впрочем, какой-либо ещё, с каждым возвращением убеждаясь в том, что умрёт она быстрее, чем успеет выучиться на кого угодно);
— бабушка марты имела пристрастие к ряду оккультных практик и успела аккумулировать внушительную библиотеку; проблемы элоиз, разумеется, растут из отказа от семейного дара, как считает марта (и за исследованием разных трудов и практик проводит времени больше, чем за домашними заданиями);
— у марты эссенциальная гипертензия, что само по себе не является приговором, однако из-за своеобразных проявлений родительской заботы постепенно превращается в диагноз более опасный; сама марта этому не помогает, зачастую игнорируя предписания врачей и добивая список нарушений нездоровым образом жизни;
— на том же счету — аборт, 1шт.; гилмард плохо помнит события что той ночи, что месяца в принципе, старательно игнорируя подступающие воспоминания и осознания, считая, что уладила все проблемы и со всем справилась;
— марта довольно сильно погружена в себя и свои увлечения (любого рода), что поначалу никакого внимания происходящим в хей-спрингсе событиям не придавала; в игровых планах — заинтересованность/вступление в культ в поиске новых источников силы (какое-то время магическое мышление спонсировало долю сомнения в том, не она ли спровоцировала приход в город тёмных сил).
И тянется нить.
К Эррону.
