JAMES ANTHONY HOOD // ДЖЕЙМС ЭНТОНИ ХУД
MATTHEW GOODE
главред «Hay-Springs Daily»
Я начал смекать, что возраст — это кое-что!
4.08.1957, 33
Душу надо содержать в опрятности.
Клаудия зовет его отвратительным Тони и бьет по рукам за вырезки из газет. Джеймс хочет дать ей сдачи, но отец категорически против насилия в семье. Юбка сестры матери волнует его куда больше, чем больничные счета.
Мать, теряясь в белых подушках цветом и одновременно пестрея синюшными тенями на лице, ласково треплет его по волосам, шепчет Джейми, когда не может дотянуться до стакана с водой. Джеймс запоминает ее такой, после меняя фотографию в рамке на отпечатавшееся под веками серое надгробие.
Ты не думаешь, что следует сказать сыну, что происходит, Клаудия мерно опускает нож на кукурузные початки, дробя упругую россыпь. Питер Худ не думает, он слишком занят своим пивом.
Джеймс ненавидит отца чуть меньше, чем потаскуху-Клаудию, о чем и заявляет той в свои неполные 17, стащив бутылку из бара в столовой. Тетя прикладывает дрожащие руки к вспухающим красным щекам и закрывается в спальне на всю ночь.
На следующее утро ее увозят в больницу. Содержимое домашней аптечки заметно редеет, волосы на висках отца — преждевременно идут пеплом. После Джеймс идет в университет и всё становится неважным.
Клаудия звонит по четвергам, настойчиво допытываясь, все ли у племянника в порядке. Шепотом рассказывает, что отец сильно сдал, а в подвале прибавилось ящиков с пустыми бутылками. Какого черта она их складирует.
Он точно знает, что не вернется в Хей-Спрингс, когда поступает на журналистику, выкуривает трубку мира с молодым профессором, читающим журналистскую этику, и обнаруживает себя в его постели ранним воскресным утром после затяжной рождественской вечеринки.
Затем отец звонит ему в 4 утра и требует немедленно приехать домой. Завещание его матери, некогда владевшей едва ли не половиной города (чушь, собачья, но отец любит преувеличивать), оглашено согласно инструкциям — после поступления единственного сына в университет. И в нем, к ярости отца и скулящему нытью Клаудии, уговаривающей положить ружье на место, значится только одно имя.
Отец говорит, ты никогда не получишь этот дом, паршивец. Клаудия кричит, забивая гостиную звенящим эхом. Она умерла из-за тебя, поднимая дрожащий зев двухстволки. И то, что вырывает его из ступора, передай привет мамочке.
Человек, которого душат, выглядит нелепо. Джеймс еще долгое время ощущает лихорадку пульса под ладонями. И ему нравится.
Укрытое мухами тело находят знойным августовским днем в кукурузном поле. Четвертого августа 1977 года. Клаудия не выдерживает допрос и срывается. Ее определяют нестабильной и регистрируют в психиатрической лечебнице. Единственный здравомыслящий Худ разводит руками и клянется коллегам тети, что будет навещать ее каждый месяц. Тем же вечером Джеймс шепчет ей на ухо, не смей возвращаться в ее дом, и Клаудию оставляют в стационаре.
После отца становится легко. Легко жить, зная, что Клаудия едва ли протянет хотя бы несколько лет (ее прогрессирующая неврастения сжирает весь чек медсестры). Легко засыпать, вспоминая угасающее дыхание человека, убившего его мать. Легко не думать о том, кто именно следил за дозировкой лекарств Вероники Худ.
Позже, впрочем, он думает об этом слишком часто.
Ты слышала, что случилось в доме Худов? Ничего особенного, эти стервы наконец довели Питера до могилы.
Хей-Спрингс все еще остается позади, он выпускается и в первую же ночь делает две ошибки: Первая. Осознает свою влюбленность в давешнего профессора. Вид расстегнутого ворота его рубашек вынуждает спускаться ниже и ниже в своих фантазиях, Джеймс не понимает, как смог доучиться до конца.
Вторая. Говорит ему об этом. Без романтического ужина в лучшем заведении города (Николас все еще его профессор, Джеймс все еще не может позволить себе ресторан).
Николас Грант наглухо женат и настежь предсказуем. Он кричит, я заявлю на тебя за домогательства, но осекается, видя насмешливую улыбку. (Нет, профессор Грант, сэр, вы этого не сделаете.) Не смей подходить к моей жене, добавляет, дрожащими пальцами застегивая рубашку на все пуговицы. Джеймс не ждет ничего кроме, поэтому готов к следующему этапу.
Николас Грант старомоден. Он носит жилетки поверх рубашек и держит в порядке свою корреспонденцию. Всю корреспонденцию.
Через несколько дней Хлои Грант получает полное собрание любовных записок мужа и неизвестного студента. Подпись инициалами точно такая же, как в его чековой книжке, их брачном договоре. Хлои собирает вещи и уезжает к маме.
Джеймс считает себя крайне терпеливым и достаточно благоразумным человеком.
Джеймс понятия не имеет, откуда он узнал про его семью, какого черта Хей-Спрингс снова мелькает на периферии запекшимися под солнцем початками, горячей пылью, запахом перезревшей травы.
Решил пойти по стопам тетки, Худ? Тебя привлекают только женатые?
Джеймс бьет до тех пор, пока не слышит влажный хруст, с которым ломается переносица профессора Николаса Гранта. Вжимая окровавленную ладонь в ослепительно белую рубашку на груди мужчины, он пытается сдержаться и не думать, насколько отвратительно синюшным станет его лицо, если сдавить горло обеими руками.
Он покидает университетские стены и сразу же соглашается на поступившее предложение. Грант решает откупиться, обеспечивая ему первое место среди претендентов в популярную городскую редакцию.
Джеймс забывает (нет) о том, что последние 4 года кувыркался в постели с женатым мужчиной, связывается с совершенно свободным (слишком свободным) главредом и настырно идет по карьерной лестнице. Он проходит путь от корреспондента до шеф-редактора, цепляясь за каждую ступень с рвением пираньи. На фоне безалаберных ровесников, едва выпустившихся из университета, он кажется эталоном трудолюбия и даже не задается целью обрюхатить внучку генерального директора.
Радио настойчиво вкручивает в виски put out the fire, врывается в прокуренный воздух затянувшейся вечеринки с don't stop me now, быстро переходя под чужими пальцами на lately. Джеймса приглашают на белый танец.
Свое тридцатилетие справляет в кругу коллег, получает предложение о повышении на освободившееся место главреда и подумывает укатить на север, послав к черту остаточные воспоминания. А потом видит сильно постаревшего и весьма исхудавшего Николаса Гранта, в свои 45 выглядящего на десять лет старше (или это тени так ложатся). Они почти не говорят, но профессор, все еще работающий в том же университете, спустя столько лет не изменивший линию поведения ни на йоту, клянется, что так и не смог его забыть. Джеймс чувствует щекотку смеха под ребрами, читая договор о расторжении брака, все еще не верит, но впускает мужчину в свою квартиру. В свою жизнь — не спешит. Николас Грант — пройденный этап, даже если секс с ним по старой памяти все еще хорош.
Джеймс не замечает, как проходит несколько месяцев, пребывает в теплом облаке рутины, думая, что на этот раз следует закончить все красиво — он планирует купить билет в среду, понемногу собирает вещи. А потом обнаруживает Хлои Грант по пороге своего дома с конвертом. Здесь много фотографий, Джеймс, и я отошлю их в твою редакцию завтрашним утром, говорит она. Он смотрит на черно-белые фотокарточки и понимает происходящее быстрее, чем жена профессора (все еще жена) разъясняет ему. Хлои Грант ничего не просит и не требует, она — обиженная женщина, преданная жена, мстительная сука, собирающаяся разрушить сразу три жизни. Это копии, где лежат оригиналы, знаю только я, даже Николас не в курсе, можешь не искать, добавляет.
Зря.
Джеймс никому не говорит, куда идет и зачем. Только собирает сумку, обеспечивает себе алиби, пишет заявление по собственному и исчезает во вторник днем. После исчезает Хлои Грант. Ее подсолнечно-пестрая юбка мокнет и теряется в мутнеющей воде.
Джеймс Худ без проблем устраивается в редакцию Хей-Спрингс благодаря бывшему учителю, давно желавшему уйти на покой среди кукурузных полей и нескольких ящиков пива, приводит в порядок дом матери и каждый четверг навещает свою тетушку, находя развлечением рассказывать ей, каким нелепым выглядел отец, когда он душил его.
Хей-Спрингс становится тихой гаванью (почти), потому что здесь его никто не ищет (а он ищет), здесь он в безопасности.
● 4.08.1957 родился в семье автомеханика и единственной дочери успешного фермера, некогда владевшего парочкой кукурузных полей.
● 1967 мать проводит полгода в больнице с раком легких, в конце 67го умирает. Нанятый незадолго до этого адвокат заявляет, что завещание будет оглашено, когда единственный сын Вероники Худ поступит в университет и только при этом условии. В противном случае все имущество отходит благотворительным организациям.
● 1969 Питер Худ делает предложение Клаудии Янг, надевая на ее палец кольцо покойной жены.
● 1975 Джеймс заканчивает местную школу с отличием и уезжает поступать в University of Nebraska Omaha на журналистику.
● 1977 обнародование завещания. Джеймс получает дом матери и семейные сбережения Янгов. Убивает отца, имитирует его самоубийство, выпустив парочку из двухстволки прямо в глотку. Клаудия Янг окончательно едет кукушкой, срывается в безобразную истерику на допросе в полиции и поступает на лечение в психиатрическую лечебнику Белвью.
● 08.1979 выпуск из университета. Скандал в семье Грантов, попытки профессора замять дело.
● 09.1979 заканчивает университет, остается в Омахе, не желая возвращаться в Хей-Спрингс. Поступает на работу в городскую газету.
● 1979-1987 работает в редакции газеты Омахи, за все время сменив несколько колонок и задумавшись о переезде в город покрупнее по предложению работы от бывшего сокурсника.
● 1987 Джеймс находит на пороге своей квартиры Николаса Гранта и все начинается по новой. В том же году сталкивается с шантажом Хлои Грант, убивает её (декабрь-январь 87-88).
● 01.1988 увольняется и уезжает в Хей-Спрингс.
● 1988-1990 работа главредом в редакции «Hay-Springs Daily».
Вероника Худ — мать, умерла от рака в 1967м.
Питер Худ — отец, погиб в 1977.
Клаудия Янг — неродная сестра Вероники Худ, вошедшая в семью после смерти бабушки Джеймса и повторной женитьбы его деда. На данный момент пребывает в психиатрической лечебнице Белвью.
Сколько, говоришь, наград?
В 39, когда до "той самой цифры" остается совсем немного, начинаешь задумываться о непостоянстве человеческой натуры, пенсии и о том, что кое-что всё равно остается неизменным.
Он говорит: Доктор, мне нужна помощь.
Доктор молчит, смотря на него подчеркнуто безразлично поверх дужек очков, стоимость оправы которых может покрыть его месячное жалование.
Он говорит: Доктор, я не знаю, реальны ли вы.
На выбеленной промышленными стараниями бумаге (идеально гладкой, идеально ровной) ровными строчками значится его диагноз. Его будущее на ближайшие двадцать, если не засунет отцовский револьвер поглубже в глотку раньше намеченного срока. Если не найдет сиделку, которая будет готова терпеть его гейские байки, пока он дух не испустит.
Он говорит: Доктор, у моего брата синюшное вспухшее горло, он смотрит на меня из-за вашего левого плеча. Доктор, я не могу уснуть по ночам. Доктор, мне чертовски страшно.
Вообще-то, не говорит. Вообще-то, это был мысленный посыл, который психиатр, найденный через сто разных знакомых (здесь теория шести рукопожатий, пожалуй, дает осечку, потому что их значительно больше), подчеркнуто не замечает.
Поэтому, именно и только поэтому, новому доктору он уже ничего не говорит. Сначала не говорит. Только сидит рядом на скамейке. Делает вид, что слушает тишину парка. Маршалл, каким бы городом ни был, тихим в представлении шерифа никому бы не показался.
— Мне сказали, вы хороший специалист.
Ещё ему много чего не говорили из того, что он знает сам. Но это, право, совершенно не его дело. Как и не дело его врача, почему он видит давненько усопшего братца и всю утонувшую семейку.
Колесико зажигалки с натужным скрипом выцеживает искру.
— Поппи, та, которую вместо психушки направили к вам родственники... Помните? Со вскрытыми венами. Говорила, вы помогли.
Та самая Поппи, которая тоже видела много всякой мертвой дряни, выплясывающей вудуистские ритуалы вокруг её щуплого тельца. У неё было побольше времени и поменьше соглядатаев вокруг (он же так незаметно за оружие не возьмется). А потом стало мало времени из-за помощи нуждающимся, белых таблеток в незатейливом блистере и внушительному списку рекомендованных медикаментов для реабилитации.
То, что он не говорит, но они оба знают:
Я слышал, ваши пациенты не пытаются самовыпилиться после приёма.
Я слышал, у вас натянутые отношения с семьей. У меня, хех, тоже.
Я слышал, вы умеете держать язык за зубами.
Я слышал, вы знаете, что мне делать.немногим раньше, тот же день; полицейский участок.
Дверь кабинета закрыта плотно, в окна не проникает июньский свет, но он всё равно не один. Он никогда не бывает один. Его "никогда" началось, стоило лихорадочно отплясывающему пульсу, бьющемуся пойманной птицей в ладони, пьяной нитью стихать.
Вот и сейчас.
Воздух из передавленного горла братца, смотрящего на него заплывшими синью век, изгнившими изнутри глазами, вырывается с вымученным сипом, заканчивается на вдохе утробным бульканьем, пенится на чернеющей плоти губ грязной жижей.
Нэш не сводит с него взгляда, замерев с кружкой кофе в руке. Джейми смотрит в ответ с молчаливым укором.
Артур думает: Лучше бы ты сдох еще в утробе матери.
Я не хотел тебя убивать. Нет, вру. Хотел. Я хотел тебя убить с тех пор, как из-за тебя умер отец.
Закрой пасть, из неё льется какая-то дрянь.
Джейми Нэш, будто в насмешку над последней мыслью, открывает рот шире. По подбородку к шее, минуя разорванный ворот рубашки в синюю клетку, течет темная муть, собранная, должно быть, со дна бескрайних маршалловских топей.
— Дерьмо.сейчас
— Я знаю, что моя просьба... Позволите говорить прямо? — Нэш честно ждет ответа пару секунд, но хороший психотерапевт на то и хороший. Он больше слушает, чем говорит. — Если кто-то в городе прознает о моём состоянии, — он никогда не называет это как-то иначе, никогда не говорит болезнь, не может, — у Маршалла появится новый шериф. Хреновый, смею заметить. Потому что нет никого лучше сына шерифа, а? — Плохая шутка, сказанная в плохом настроении с кривой усмешкой, звучит неубедительной эпитафией. Нет, на его надгробии выбьют что-то сентиментальное или просто приведут список людей, умерших из-за него. Имена родителей будут на первых позициях. — В общем, это неофициальный визит. Мы никогда не встречались. Вы никогда не выписывали мне никаких рецептов и не оказывали профессиональной помощи.
Артур бросает взгляд на Генри Ли со смешанным чувством отчаяния и надежды. Кажется, для него даже есть отдельное определение. Он не знает, ему плевать. Всё, что укладывается в текущую картину мира, никак не может существовать. Потому что Джейми, будь он проклят за то, что сдох от его рук, не может сидеть рядом, повернув голову, держащуюся на как будто перекрученной два раза шее. В кожные складки забилась грязь и тина.
И тянется нить.
телега - @weirdojet
Отредактировано James Hood (2018-08-05 14:34:19)
