Out, out, brief candle! // Life’s but a walking shadow, a poor player // That struts and frets his hour upon the stage //
And then is heard no more. It is a tale // Told by an idiot, full of sound and fury, // Signifying nothing.
PAUL DARREN BELLAFONTE // ПОЛ ДАРРЕН БЕЛЛАФОНТЕ
CALLUM TURNER
ученик старших классов, квотербэк, типичный король провинциальной старшей школы с фермой в приданом
Я начал смекать, что возраст — это кое-что!
30.04.1972; 18 полных лет.
Душу надо содержать в опрятности.
Мэгги Айкен, 20, и Вон Беллафонте, 24, в госпитале. Чувство юмора Вона, которое унаследует сын:
- Ты уверена, что мы сделали правильный выбор? (Жена фокусирует на нем взгляд, размытый и красный по краям.) Мы все еще можем доехать до ветеринарки.
Шутливый шлепок оказывается сильнее, чем нужно. У Мэгги сильная рука. Улыбаясь и выходя из палаты спиной вперед, Вон потирает затылок, рот изображает два слова: принесу пиво.
Идет девятый час родов. Все плохо.
Идет одиннадцатый час родов. Все становится хуже.
Вон Беллафонте шумно плачет в приемной. Отчаяние, которое он унаследовал от отца (Даррен Беллафонте, 57, фермер), закрывает плечом попытки медсестры выразить ему сочувствие. На Вона испуганно смотрит девочка с синей подушкой на коленях, пришедшая просверлить дырку в зубе. Ее палец сверлит дырку в синей подушке.
Дверь палаты открывается – мы очень сожалеем… Нет. Вон вглядывается в акушера. Дверь палаты открывается? Он идет за белым халатом и смотрит прямо, смотрит вниз. Всхлипывает.
- Где мое пиво?
Мальчика называют Пол.
Пол, 7, выбегает за мячом на дорогу перед школой, и его сбивает Форд Гранада 1975 года секретаря мэра, уронившего диктофон на педаль тормоза. Пол пролетает полтора метра. Мэгги обрушивает на секретаря мэра все содержимое госпитальной стойки.
Вон почти не слышит их оглушительного сплетения и смотрит в угол, где стоял тогда, и где теперь стоит кофе-машина, и чувствует, что у него перестала работать кнопка “холодная вода”, и в пластиковый стакан страждущего льется только мутная черная жижа. Он уже теряет счет пластиковым стаканам, когда дверь палаты открывается. Заходит внутрь. И смотрит прямо, смотрит вниз. Что-то внутри начинает жужжать там, где, казалось, уже не зажужжит.
- Пап, смотри.
В здоровой левой руке у Пола футбольный мяч.
Даррен Беллафонте, 71, опускается на шесть футов вниз на третий день после того, как упал в стойле своей любимой кобылы. Она нюхает его шляпу, которую Пол, вернувшись, подносит к ее лицу, и издает самый тихий звук, который могут издавать лошади. Шляпа дедушки закрывает Полу весь обзор, когда отец сажает его на трактор. Трактор с оглушительным урчанием едет по закатному склону.
Машина, подаренная ему на шестнадцатилетие, дымится вокруг столба. Пол вылезает из оврага, в который успел выпрыгнуть, и морщится от боли – упал на больное плечо. Стекла у заднего сидения, любимого места свиданий Клары и Мэтью, выбиты. Урод! – вспоминает Пол ее крик посреди поездки, когда тот слишком сильно схватил ее за ногу, и после этого произошла ссора, сути которой Пол не смог бы понять, даже если бы не потерял управление машиной и не получил сотрясение мозга. Они никогда не пристегивались.
Добрось меня до дома. Клара. Нет, я сказала, добрось меня до дома. Ладно. Если хочешь быть такой маленькой сукой, то хотя бы пристегнись. Маленькие суки пристегивают ремень безопасности.
Пол смотрел в зеркало заднего вида на борющиеся друг с другом руки, на ремни, ненавистно пристегнутые друзьями крест-накрест. Подумал: так выглядит расставание?
- Какого хрена…
- Этот козел реально выпрыгнул?
Мама приезжает за ними на тракторе и, не рассчитав силу, бьет его в больное плечо, плачет, боже мой, милый, прости меня, а он только улыбается. Мама укутывает Клару в клетчатое покрывало. Парни смеются, один за другим прикладывают к хлещущему виску Мэтью одноразовые платочки. Приехав на ферму, засыпают пьяные в амбаре. В конце года Клара и Мэтью вылетают из школы за употребление наркотиков, крадут машину отца Клары и уезжают в Омаху, женятся там.
Ферма Беллафонте, перейдя по наследству от деда к отцу, оказывается предметом интереса коллекторов. Оказывается, за молчанием Даррена скрывались годы неудачных азартных игр, результатом которых стали долги, сумма которых заставляет Мэгги разбить кулаком об кафель над кухонной мойкой. Вытирая ей трясущуюся руку и разжимая пальцы с листа бумаги с цифрами, Пол рассчитывает, сколько лет уйдет на то, чтобы на трех – нет, четырех работах вернуть долг. Устраивается на четыре работы. Спит и с Сарой, молчаливо протягивающей ему, сонному, домашнее задание по испанскому, и с Майклом, который занимается с ним математикой. Сдает тест лучше, чем Майкл – он соврал, задачки он умеет решать, даже не спав два дня. В конце семестра Майкл прыгает с крыши после того, как другие парни из футбольной команды видят его на парковке кинотеатра со взрослым мужчиной и начинают вымогать у него отцовские деньги (отец работает в банке Хей-Спрингс). Отец увозит его лечить сломанный позвоночник в другой штат, и на его место в банк Хей-Спрингс устраивается работать мать Клары, чтобы заработать на новую машину. Пол и его друзья из футбольной команды стреляют по пустым бутылкам в кукурузном поле и смеются о Майкле, не испытывают в подростковом возрасте никакого сочувствия к «суицидникам».
Долг двигается с мертвой точки. Продав необходимое количество бутылок фермерского молока, родители дарят Полу на семнадцатилетие новую машину. У Вона обнаруживают на ранней стадии рак предстательной железы, и Пол возит его в госпиталь на химиотерапию, а по дороге домой заезжает на парковку “Тараканьего забега”, где подрабатывает уборщиком. Жди здесь, пап. Возвращается в машину с двумя украденными бутылками неплохого коньяка под рубашкой – все равно владелец задолжал ему зарплату за июнь. Жмет на газ. Отца дома тошнит в унитаз черной жижей. Девочки держат друг другу волосы, сын держит отцу шляпу.
Вмятина в кафеле над мойкой имеет форму материнского кулака. Любимая кобыла дедушки Даррена похоронена за амбаром – трактор ровняет землю – копали с друзьями пьяные всю ночь. В жизни не видел такой огромной дыры. А я видел – у твоей мамаши. Химиотерапия перегоняет отцовское облысение, но этого под шляпой не видно. Мужчины Беллафонте расстаются со шляпами только в постели и в ванной, где для шляпы на стене есть отдельный крючок. Домашняя команда “Бейзкорн” обыгрывает команду Белвью второй год подряд – победный рев Мэгги слышен с трибун поверх всех остальных голосов, фотографию Пола публикуют на второй полосе местной газеты ("несмотря на поврежденное плечо..!") – первую занимает очередная захватившая город легенда: свидетели утверждают, что видели на окраинах горного льва. Другие, менее надежные источники, говорят о сбежавшем из бродячего цирка тигре, крадущем с ферм телят. Мать Клары пишет в газету о том, что пантера разгромила ей сарай, хотя все знают, что, приложившись к бутылке, она к концу ночи начинает ломать стулья в "Тараканьем забеге" и напрашиваться на неприятности (однажды даже швырнула в бармена доску для игры в дротики). Пол вытирает пот с глаз, прищурившихся на фотографа, и надевает очки. Парни опускают его на землю.
У Вона полная ремиссия. Конец долга начинает быть видимым. Люди в супермаркетах Криокорн, подходя к продавцу с бутылкой молока, спрашивают – это Беллафонте? Парни продолжают стрелять по пустым молочным бутылкам в кукурузном поле. Из-за не менявшейся с первого срока Рейгана дырявой проводки горит физкультурный зал, и Пол находит в душевой кабинке запершуюся там младшеклассницу. Кусок перекрытия крыши падает там, где они бы прошли, если бы у Пола не заболело плечо и он не замешкался. Они выходят на площадку перед школой покрытые сажей. Девочка наглоталась дыма, но все будет в порядке. Вон ломает переносицу тренеру футбольной команды сына, узнав, что тот пьет по утрам кофе с Мэгги в кафе Торренс, и родители ссорятся на несколько месяцев, потом мирятся. Осенью на ферме очередной хороший урожай. Пол вынимает ключ из зажигания трактора и выходит на кукурузное поле, смотрит на темнеющее небо. Приходит в школу с утра, идет на одну работу, на вторую. В “Тараканий забег” заходит Сара, обсуждает с ним очередную байку о хищнике на окраинах Хей-Спрингс за коктейлями, которые он им смешал за счет заведения – владелец все равно не доплатил ему за август. Когда Пол, закрываясь на ночь, провожает девушку до парковки, местный сумасшедший кричит что-то на улице о Том, Кто Ходит Между Рядами. Пол вынимает ключ из зажигания трактора и выходит на кукурузное поле, смотрит на темнеющие ряды. Там никого нет. Пол идет через лужайку в конюшню насыпать лошадям корм на ночь. Вешает шляпу на крючок в своей комнате, снимает очки, ложится в постель, смотрит в потолок. Плечо немного болит, потом перестает.
Каждое воскресенье Мэгги, 38, Вон, 42, и Пол, 18, ходят в церковь. Они не знают о том, что среди устремленных на пастора глаз есть одна пара, сосредоточенная на кудрявом затылке Пола. Ферма Беллафонте хорошо бы смотрелась черной. Глаза следят за тем, как родители встают со скамей – жена поддерживает все еще слабого мужа, но тот храбрится на людях, на выходе по-ковбойски надевает обратно шляпу, касаясь ее двумя пальцами в знак уважения друзьям и покупателям. Родители не важны. Важен мальчик. Что-то в его прищуре, в том, как он незаметно наблюдает за людьми и их жестами, говорит о том, что он имеет живое воображение. Глаза следуют за ним месяц, второй. Ситуации приходят в движение. Слово, нацарапанное на боку его машины, стоящей посреди пустой парковки. Портящееся молоко. Дальше, как того требуют законы о символах – лошади…
Пола будит крик матери. Запах крови от новых родов, которые Мэгги принимала этой ночью в конюшне, привлек кого-то. Что-то. Он не утруждает себя ничем, кроме майки и шляпы. Через веранду на лужайку с ружьем наперевес; босые ноги высвечиваются в траве загоревшимся на первом этаже свете. Пол? Мэгги? Из-за лекарств Вону стало сложнее просыпаться. Но Пол уже в конюшне. Мэгги в крови, прижимает к себе укутанного в клетчатое покрывало жеребенка и показывает куда-то на дверь. В поле шевелится кукуруза. Справа. Теперь слева. Теперь прямо – громче, ближе, и вдруг – тишина. Пол стреляет в темноту раз, два. Отдает прямо в плечо, и Пол падает. Шляпа в траве. В ушах звенит эхо и стрекот насекомых, и какой-то другой звук. Низкий рокот. Пол вспоминает, что забыл надеть очки, поднимает глаза. Прямо на него из рядов смотрит огромная кошка. Их глаза на одном уровне. Рисуется граница, распределяются стороны. Пол протягивает вперед руку, но светлое пятно поворачивается, поднимает что-то из травы, сжимает зубы крепче, чтобы не рыпалось. Лев скрывается среди рядов.
У Мэгги отлегает от горла: ннн… Запоздалый звук теряется в объятье сына, затем мужа. Беллафонте сидят на свеже подметенном от сена и свеже заляпанном новорожденной кровью полу. Вон качает Пола, Пол качает Мэгги, Мэгги качает маленькую лошадь.
Шляпу деда наутро они так и не находят, зато находят примятые початки в поле, уходящие в направлении гор в многих милях от Хей-Спрингс, и странные черные разводы на траве. Пол проводит до поля ярко-красный шланг и машет маме рукой – Мэгги включает напор, и черную жижу размывает ревом чистой холодной воды. На небе палит солнце. Из дома начинает играть любимая радиостанция Вона.
Sowing the seeds of love, seeds of love, sowing the seeds // Sowing the seeds of love, seeds of love, sowing the seeds // Sowing the seeds of love, seeds of love, sowing the seeds // Sowing the seeds of love.
Сколько, говоришь, наград?
Если не знать о событиях пятнадцатилетней давности, в городке Дерри, штат Мэн, не было ровным счетом ничего особенного. Люди ничем не отличались от людей в любом другом захолустье – они ходили по улицам и иногда здоровались друг с другом, водили машины и останавливались на светофорах (за редкими исключениями), бродили по супермаркетам с тележками в поисках нужной приправы для мяса на ужин, умирали, рождались.
Под убаюкивающую инерцию времени, эта нормальность погружала людей в тяжелое и неудовлетворенное, как это свойственно людям, чувство покоя, затыкая комочками из вырванных страниц календаря дыры в их памяти, заметая осенними листьями надгробия 99-го года на местном кладбище.
Все было в порядке.
Тоби завтракал хлопьями Эппл Джекс, так же, как когда-то в школе (зеленые и оранжевые колечки с яблоком и корицей), и почти всегда на кухне был кто-то из родителей, и они сидели вместе. Несколько памятных раз, когда он только начинал листать ленту фейсбука в телефоне, сонно потирая глаза и водя ложкой в миске против часовой стрелки, Элиан только-только возвращалась со смены, пахла дезинфекцией и крепкими сигаретами. Реже – у нее был выходной, и она просто сидела за столом, сжимая в руке чашку чая, глядя в пространство. Если Тобиас завтракал с папой, то они почти всегда смеялись, и речь их была смесью американского и арабского. Папа всегда умел смешить Тоби – достаточно было одного взгляда, чтобы молодой человек давился своими хлопьями и мычал, что одно попало ему в нос.
После завтрака, он садился на велосипед (машину в их семье водила только Элиан – синий Седан с раскосыми фарами; отец всегда и везде ходил пешком, утверждая, что в любое место, куда стоило идти, в Дерри можно было дойти не больше, чем за полтора часа) и ехал в Центр, после чего объезжал город с очередной серией личных визитов – в основном, к старикам и восстанавливающимся после реабилитации наркоманам. Списки имен не менялись годами – поток новоприбывших в Дерри если и лился тонкой струйкой до конца 80-х, то к новому столетию окончательно иссяк. Приезжие редко обращались за долгосрочной помощью к социальным работникам, поэтому всех своих клиентов Тобиас знал долгие годы, до тех пор, пока они не умирали, или им не становилось лучше.
Наверное, Тобиас перенял трудоголизм у родителей, потому что чем старше он становился, тем реже он брался за барабанную установку в гараже, и тем меньше он появлялся даже в боулинговой аллее, где когда-то мог смотреть на игру коллег часами, раскачивая одной единственной бутылкой легкого пива в руке и весело отказываясь от предложения поучаствовать, а тем временем "прихожан" Центра становилось все больше. Как и морщин вокруг глаз кудрявого молодого человека, который однажды утром увидел себя в зеркале постаревшим.
Больше всего это было видно в глазах (к счастью, мужчины в роду Тоби очень поздно седели и волосы их не становились реже – Тобиас носил свои кудрявые волосы коротко стриженными, и ходил в одну и ту же парикмахерскую каждые два-три месяца). За эти годы они как будто поблекли, и взгляд их стал только тревожнее и тяжелее. И у Тоби не было спасения черных глаз матери – в его светло-карих каждый прошедший год читался как в открытой книге.
Сколько их было? Неужели 15?
Что-то было в этом числе, что держало Тоби Метвали в напряжении с самого Нового года (христианское Рождество из года в год заставало Тоби врасплох, и он обнаруживал себя подпевающим хоралам и старым зимним хитам на радио и покупающим своим коллегам и некоторым завсегдатаям Центра маленькие подарки – чаще всего банальные и недорогие, но весьма милые статуэтки оленей, Санты, херувимов).
Особенно после того, как в январе у отца участились приступы. Особенно после рождественской посылки, которую они получили от дяди, умершего несколько лет назад, и которому отец продолжал писать письма на каждый праздник, каждый день рождения, и которые совершенно точно не доходили до Каира – Тоби, скрепя сердце, из раза в раз случайно "забывал" их где-то на пути на почту.
Глава Центра, Сьюзан (когда-то - его спонсор в реабилитации), не поняла бы, если бы узнала, что с тех пор Тоби снова стал проводить целые ночи в Интернете. Что от мелькающих имен бывших друзей в разных статьях, списках адресов и телефонов, и страничек в социальных сетях у парня развилась бессонница. Тревога пришла так стремительно и единовременно, что, казалось, и не было всех этих лет терапии, работы, молчания вокруг, которое сглаживало воспоминания, делало их чем-то, что Тоби мог носить в себе и не выпускать наружу (кроме пары раз в год, когда он приезжал на кладбище Дерри, чтобы расчистить листья на некоторых могилах, положить на них цветы, или упаковку жвачки, или плюшевую игрушку).
Контакт дяди начал звонить ему по скайпу в одно и то же время ночью, и однажды Тоби просто разбил свой лэптоп о стену, сломав его пополам. Он мог поклясться, что устройство вновь ожило внутри мусорного бака на обочине – из-под узкой щели под крышкой доносилось серое мерцание. Он не спал всю ночь, ожидая мусорный грузовик, и проснулся в полдень. На телефоне было несколько десятков пропущенных звонков с работы. На календаре было 14 февраля, день всех Влюбленных.
В тот день, пока Тоби был на работе, с отцом случился несчастный случай, и он попал в больницу.
18 февраля отец вышел из комы, и не переставал плакать до тех пор, пока Тобиас не принес ему посылку от "дяди".
21 февраля Тоби, возвращаясь домой ночью, чуть не споткнулся о Джони, которая сидела посреди коридора, неотрывно глядя на персидский ковер, который был объектов стольких детских страхов, и который они почему-то так и не выбросили (кажется, он имел какую-то ценность для отца). Не может же он вынести из дома все? В грузовике для мусора не найдется место для всего на свете, чем пробуждающееся от долгого сна Оно не захочет поиграть с одной из своих любимых игрушек.
23 февраля один из его старинных клиентов, мистер Фер, не мог встать из инвалидного кресла, потому что оказался к нему намертво приклеен – медикам пришлось отсоединять его от кресла хирургическим путем, оставив на сиденье его пижаму и часть кожи. Когда Тоби вышел на парковку, на месте его велосипеда за цепь был привязан к стоянке один единственный воздушный шарик. Красный.
Про последующие дни ему было страшно думать.
В дальних ящиках гаража где-то за барабанной установкой он нашел свою старую записную книжку, где когда-то были записаны семь домашних телефонов (один вычеркнутый), и пошел в библиотеку, включил публичный компьютер, и стал снова искать в поисковом окне знакомые имена и, найдя, переписывать их на помятые от времени страницы.
И тянется нить.
ЛС и e-mail, указанный в профиле. Телеграм Эррон знает есичо.
Отредактировано Paul Bellafonte (2018-08-26 10:56:02)
