бог умеет лелеять, пестовать, но с тобой свирепеет весь:
             на тебе ведь живого места нет, ну откуда такая спесь?
             стисни зубы и будь же паинькой, покивай ему,
             подыграй, ты же съедена тьмой и паникой,
             сдайся, сдайся, и будет рай

             мина дотрагивается до своего лба (мокрый и липкий), мертвенно-бледных впалых щёк. стирает солёные дорожки слёз, размазывая по ним медную вязкую жижу.
             мина не понимает, что она здесь делает, на нее с каминной полки  укоризненно смотрит фарфоровая статуя мадонны, роняет сухие слёзы без движения и, конечно же, молчит (конечно). что за адское место, ей кажется, что под рёбра воткнули нож и пару раз повернули против часовой стрелки. она абсолютно не понимает, почему около её ног лежит тяжелое тело, раскинутое на полу как мешок с картошкой под раковиной на кухне. это всё кажется слишком жутким, хуже некуда. рука жутко саднит, она отнимает её ото лба и ничего не видящими глазами пытается понять — почему.
             телевизор не работает, мать наверху наверняка спит после приёма  вечерних таблеток, жертва всемогущих медикаментов и жестокой любви, заставившей ее окончательно потерять всякий рассудок. на часах половина восьмого вечера, и на улице уже кромешная темнота, только свет фонарей порождает жуткие тени на бежевом ковровом покрытии в гостиной. в  доме тишина (абсолютная) и (безмолвная). мина опускается на колени, а потом и вовсе садится на пол, скрываясь за ширмой темных волос. что ей делать? как ей быть? она путает тонкие пальцы в прядях, накручивает их и натягивает так сильно, что кончики пальцев синеют, но она не чувствует боли (не чувствует ничего) (нет, но она к этому стремится).
             мина чувствует, как до голой ступни добирается кровавая лужа.  так много крови, но она вся будто ненастоящая. будто пластмассовая, будто черная (кровь всегда одного цвета).  мина раскрывает глаза шире, будто это поможет увидеть, мина подползает ближе к телу, сидит прямо в луже расплавленной кровавой пластмассы. она видит в теле около своих ног массивную черную ручку кухонного ножа для разделки мяса.
             я тебя всегда любил.
             я тебе никогда не верила.
             она наклоняется над телом и заглядывает в глаза (глаза самого дьявола) и опускается на его грудь, будто пытаясь услышать биение его беспокойного сердца, но не слышит ничего. пальцы сжимают серую футболку с логотипом его любимой бейсбольной команды (всей душой ненавидит его) (бейсбол и мужчину). у нее вся одежда в пятнах крови, у нее кровь высыхает в волосах, под ногтями, на молочной коже бедер, (в глазах, на языке, под кожей). кровь, кровь, кровь. и сердце мины сейчас работает за них двоих, яростно стуча в висках, не позволяя сосредоточиться, отвлекая. земля разверзается, языки адского пламени безбожно вырывается наружу, обжигают на своем пути все (без исключения), и все вокруг распадается на кварки, нет надежды на спасение, их двоих покарает один, они навеки будут вместе обречены замерзать во владениях хель. снова вместе (навсегда). его имя зудит на языке пчелиным укусом, мина моргает пару раз, глаза ее сухи и напряжены. она шепчет (хрипит) себе под нос (у себя в голове): «папа», — чуть громче: «я всегда этого хотела».
             рука все еще жутко саднит, мина поднимается с колен (все еще совсем ничего не понимает). она белоснежным накрахмаленным вафельным кухонным полотенцем вытирает окровавленные руки, лодыжки, растирает ржавчину до локтя, до колен, пытается оттереть с зеленого ситца ненавистного платья пятна. она все еще слишком спокойна (пугающе). мина разворачивает фигурку мадонны ликом к стене, прислушивается к шуму вечера. с улицы слышатся крики, и это почти заставляется испугаться, пока она не понимает, что это дети бегут за своим псом. мина выключает свет на кухне, погружая мертвое тело в темноту, выключает свет в гостиной, коридоре, садится на табурет около входной двери. что теперь ей делать? как ей теперь быть? (она убийца). ее руки трясутся сильнее, чем у душевнобольной матери, когда она пытается застегнуть  черные полу-сапоги, единственные, которые ей нравятся, единственные, что позволил купить отец. мина поверх изумрудного испачканного платья натягивает черную безразмерную толстовку матери, накидывает на голову капюшон. она прячет волосы под одежду, дотрагивается вновь до лба (холодный и мокрый).
             куда ей идти? (бежать). что ей делать? (без оглядки).
             мина двигается быстро, проходит под низкими ветками деревьев, позволяя им слегка царапать кожу (даже не замечает). она почти бежит, петляя между стволами, прислушиваясь, пытаясь выловить звук полицейской сирены. но все тихо (к счастью) или (нет). тормозит перед небольшой площадью и вспоминает, как была тут с отцом, как он купил ей сахарную вату, а потом терзал ее сладкие губы. солнце в тот день было особенно беспощадно, а сейчас все еще темно. она перебегает на другую сторону, не поднимая головы (она бежит от воспоминаний тоже). никто не замечает ничего необычного. мина стоит посреди месива спешащих домой людей и гуляющих после сделанных уроков детей и дальше боится пошевелиться. ей кажется, все знают, что она сделала, ей кажется, она виновна (во всех человеческих грехах). и фигура ее ссутуленная под тяжестью свалившихся несчастий того и гляди сломается. она трясется словно последний осенний дубовый лист, пока спешащий мужчина, не задевает ее плечом, заставляя вернуться. ей, чёрт подери, ещё нечего бояться. и снова бежит. (потому что ей больше делать ничего не остается).
             прячьте, дети, оружие, вспомните, что говорили великие. (цветы лучше пуль).
             мина прикрывает глаза, когда стоит напротив белоснежного крыльца и видит только кровь (запах крови въелся в слизистую, но его не замечать проще). она быстро поднимается и заносит руку над звонком, но вспоминает, что пальцы у нее грязные,  прячется руку в рукав и черной тканью кофты поглаживает кнопку звонка. она коротко зажимает два раза, два раза слышит короткую трель по ту сторону двери. единственное, что ей остается сейчас — молиться (она не верит) (но все равно призывает бога помочь). устало закрывает глаза, ее руки безжизненно висят вдоль тела. (а что если ее нет?) мина чувствует, как волнение начинает электрическим током бить на кончиках пальцев, а волнение и ужас накрывает с головой, не давая сделать хоть один полный вдох. она стучит (в последний раз). она теряет надежду (смирилась).
             когда дверь распахивается неожиданно (она успела уже сделать шаг назад, чтобы уйти), мина почти выдыхает из легких весь воздух со свистом, почти теряет равновесие, но держится. мнётся, молчит, не знает с чего начать (ни единого понятия). она смотрит на харриет и (наивно) надеется, что та поймет все сама. но это жестоко: мучить человека такими догадками, а мина не жестока (она пытается себя в этом убедить). поднимает руки, раскрывая узкие ладошки, будто пытается доказать ей, единственной и (родной), что она безоружна (совсем). хочешь — стреляй, а хочешь — можешь распять.
             — я убила его, харриет, — голос ее звучит уверенно и твёрдо, будто не мина каждый раз искусно играет роль немой утопленницы, — я убила своего отца, харриет, и он это заслужил.
             она сглатывает вязкую горькую слюну и морщится, руки ее вновь нервно трясутся. кровь ненастоящая, кровь пластмассовая.