Добро пожаловать в Хей-Спрингс, Небраска.

Население: 9887 человек.

Перед левым рядом скамеек был установлен орган, и поначалу Берт не увидел в нём ничего необычного. Жутковато ему стало, лишь когда он прошел до конца по проходу: клавиши были с мясом выдраны, педали выброшены, трубы забиты сухой кукурузной ботвой. На инструменте стояла табличка с максимой: «Да не будет музыки, кроме человеческой речи».
10 октября 1990; 53°F днём, небо безоблачное, перспективы туманны. В «Тараканьем забеге» 2 пинты лагера по цене одной.

Мы обновили дизайн и принесли вам хронологию, о чём можно прочитать тут; по традиции не спешим никуда, ибо уже везде успели — поздравляем горожан с небольшим праздником!
Акция #1.
Акция #2.
Гостевая Сюжет FAQ Шаблон анкеты Занятые внешности О Хей-Спрингсе Нужные персонажи

HAY-SPRINGS: children of the corn

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » HAY-SPRINGS: children of the corn » But There Are Other Worlds » more howl, more keening


more howl, more keening

Сообщений 1 страница 9 из 9

1

[AVA]http://funkyimg.com/i/2vWQY.jpg[/AVA][SGN]Cut the melon into slices with the sharpest knife you can find
& enjoy the pain you are causing this melon
[/SGN][NIC]Eryn Macauley[/NIC][STA]i'm an idea[/STA]

more howl, more keening
we can sail, we can steer, we can near
https://i.imgur.com/dtiK1j3.jpg

○ eryn macauley & alistair taggart
○ душный май в мерсидейле образца 1990

если эти глаза вырвать, мы узнаем, что там // внутри каждого способа действовать, видеть // есть мелкие зёрна, трудные семена. // если их собрать, то и здесь вновь возможно посеять // смуту и хлеб

Если высушить зрачки Таггерта, например, — думает Эрин, — они превратятся в золотую пыльцу. Эрин думает об этом, когда встречает его в октябре, когда приходит в редакцию, когда случайно натыкается на его тень; и вот возвращается весна, и солнце всё беспощадней, тени короче, зрачки всё суше, а золота нет. Таггерт сам обо всём просит. [эрин, будь добра, придуши меня хорошенько, городу нужно больше золота!]

+2

2

[AVA]http://funkyimg.com/i/2vWQY.jpg[/AVA][SGN]Cut the melon into slices with the sharpest knife you can find
& enjoy the pain you are causing this melon
[/SGN][NIC]Eryn Macauley[/NIC][STA]i'm an idea[/STA]

!

обычный человек
попав к живым
чуть теплится

День душный: солнце осядает золотой плёнкой, солёной на вкус, сползает по лбу, путается в бровях и щиплет за язык. К вечеру солнце застывает восковой маской в метре над головой, заворачивая Мерсидейл в пластиковый пакет; воздух дрожит, изгибается и забивается в ноздри вязким маревом. Ночью земля и асфальтовая кожа будут медленно сдуваться и остывать, издавая еле различимое шипение и тонкий запах жжёной резины.
Солнце, похожее на крутящийся баскетбольный мяч, медленно проваливается за горизонт; Эрин скрипит зажигалкой, прижимаясь спиной к шершавой стене — кажется, будто всё здание плавится и только на теневой стороне держится как на зубочистке — стена обжигающе прохладная, а огонь на кремневом колесе даже не тёплый. В такие дни, если втягивать ртом сигаретный дым, кажется, будто жуёшь горькую вату. Эрин сплёвывает (слюна прикасается к асфальту и злобно шкворчит).
Когда она в следующий раз выходит, баскетбольный мяч цепляется за какую-то антенну, путается в проводах и испускает последний горячий вздох; тени как раскатанное тесто прилипают к подошве и затыкают все выжженные солнцем дыры. Небо — красный кисель с рыжими плёнками — нависает над Мерсидейлом всё ниже; если проткнуть его рыхлое брюхо, не прольётся ни слезинки.
Сорбет медленно стекает по пальцам; посередине размышлений Эрин — вымыть или слизнуть? — Таггерт говорит какие-то слова. (липкие и влажные)
Слова сбиваются в ком, который Эрин радостно проглатывает вместе с кисловатым клубничным пюре; долго не думает (вообще не думает) — только вздыхает шумно, будто бы разобрала каждый звук, и кивает, не отводя взгляд от розового сахарного ручейка, ползущего по предплечью. Вымыть.
— Повтори, — осознание в голову стекает медленее, чем плавящееся мороженое, — слово в слово, Таггерт.
Эрин оборачивается и щурит рот в улыбке, будто бы различила что-то забавное (на деле проверяет, не сильно ли ударил солнцепёк по голове, послышалось?).
— Я думала, для этого есть специальная комиссия, нет? Все собираются в кружок, смотрят на то, как ты потеешь золотом, и возбуждаются не то от денег, не то от происходящего. — Маколей тревожно: что бы больше понравилось ей?
Чарльз везде расставил капканы — жара превращается в рыхлый конденсат и скребётся в окна — дома зябко и пахнет пылью, будто и нет того идеального порядка, тысячи моющих средств от каждого вида грязи и идеально чистых кафельных швов. Все ветра Орегона заперты в их доме, зевая от скуки и разговаривая скрипучими голосами; в каждой комнате по кондиционеру: к возвращению Чарльза должно быть холодно. Эрин возвращаться не хочет — не сейчас, не сегодня.
Дом Таггерта наверняка остывает после душного дня — с горячим воздухом он одно и так же благодарен наступлению ночи, как и улицы Мерсидейла, на которых люди — живые! — живут; обычно дома, в которых умирают не все, продолжают как ни в чём не бывало, но стоило умереть родителям, как Чарльз затопил всё хлоркой и простерилизовал каждый угол. По идеально чистой керамической поверхности можно догадаться, что в доме никто не живёт, если не считать Чарльза и Эрин или Чарльза (а это не считается).
Где-то в желудке Эрин ощущает озлобленное предвкушение — закажите сегодня и получите клубничный топпинг в подарок — озлобленное лишь восторгом, который рождается будто бы вне её, заворачивается золотым узлом на шее и щекотит мочки ушей. Во рту перекатывается подступившая желчь, журчащая на языке и съедающая острые кромки зубов; Эрин улыбается поджимая губы, чтобы ни капли не пролилось раньше времени.
— Наконец-то можно будет похвастаться тем, что на работе установились тёплые и доверительные отношения, — Маколей посмеивается, но вновь нервно (сквозь зубы неслышно цедит таггерт-внеси-ясность-чтобы-можно-было-продолжить). — Если ещё и нальёшь чего-нибудь выпить — изойдусь от восторга.

+1

3

она произнесла одну фразу
но он смотрел мимо неё
(или просто не хотел замечать её голоса)

На маковом поле давно никто не живет. Облака отдают свинцом, оббегают окружность, избегают тревожить вечность, что молчит за последним домом в округе. Говорят, если закроешь глаза, то уснешь и не проснешься, как минимум, лет двести.
Когда Таггерт был меньше, уплетал бабушкины пирожки за обе щеки, его короткие ноги устремлялись вперед, едва поспевали за сонной идеей вообразить, что снится слепому. На десятый день рождения он получил карту и компас, руки едва доставали до потолка, между зубами зияла дырка, под глазом затекал синяк. За пластом из плоских шуток и сонных улыбок он прятал намерение, он собирался бежать. Мать выходила ночью из дома и звала по имени, пока не срывала голос - иногда он возвращался, иногда оставался лежать в поле.
Когда эпидемия постучалась в город, Таггерт хотел стать особенным больше, чем что-либо в своей недолгой жизни. Соседские дети смеялись и плакали, соседские взрослые наседали. Не поможет ни Скрудж МакДак, ни билет на шоколадную фабрику. Когда всем раздавали по волшебному дару, Таггерт стоял не в той очереди. Маковое поле никогда не снится ни слепым, ни зрячим.
У взрослого Таггерта седина в волосах, выпадают зубы, разрезают морщины лоб и руки из золота.
Так это и происходит: к тому времени, как желания сбываются, ты непоправимо меняешься.
Рот Эрин пахнет сладким. Губы Эрин скрипят, сужаются. Речь, как и все остальное в ней, дезинфицированная, точная — результат безупречной слаженности губ, зубов и кончика языка. Её высушенная кожа, растопыренные пальцы, сухие взгляды. Алистер знает: в золотом улье водятся золотые пчёлы; Эрин, конечно, кусок злого мяса, но не съедобный. Город ему должен, никак не обратно.
Он кивает головой, согласный: комиссия раз в месяц, псионика страха - штука премерзкая, ничего не скажешь
рот округляется, выкладывает четвертую справа карту:
- Не рассказывай Чарльзу.
Пыль наседает на брюки; дверь отсекает - кусок неба, слухи, пласт багрянца, жару в засушенном Эрин мае. Таггерт разливает виски на полпальца - пусто в чайнике, пусто в кофейнике, пусто в комнате. Маколей заполняет своим присутствием пространство. Женщины до неё раскладывали свои сережки, запускали вспять радио; воздух изгибался духами, горячей едой, шлейфом ржавого быта. Его дом на сегодня - вязкий, пахнет свинцом и тревогой. Эрин здесь совсем по другой причине.
Следы на его шее - самовнушение, чешутся также. Через пару часов разразится гроза. маковое поле (кусочек вечность). обломок сучности (эрин). сон слепого. мать задирает юбку (рот искажен в крике о помощи). запах оружейного масла. желтое, желтое
В зеркале он заискивающе скалится:
- Представь, что я - Чарльз Маколей, задуши меня.
На столе, погрязшем в пыли, муравьи окружили мертвую пчелу, как военные механики.
Смех напоминает монеты, они рассыпаются в разные стороны, падают под ноги, застревают в волосах.
[AVA]http://sa.uploads.ru/DlJ2Y.jpg[/AVA]
[NIC]Alistair Taggart[/NIC]

+1

4

[AVA]http://funkyimg.com/i/2vWQY.jpg[/AVA][SGN]Cut the melon into slices with the sharpest knife you can find
& enjoy the pain you are causing this melon
[/SGN][NIC]Eryn Macauley[/NIC][STA]i'm an idea[/STA]

i was bone white, dry, and scaly
but you still took me home

Пучок волос вгрызается в затылок: горячо, влажно, муравьи пота расползаются по шее — одного из них Эрин подхватывает и пробует на вкус (ничего нового, он солёный). Маколей кажется, что её очень много, а тела очень мало, потому она расползается мягким подтаявшим пломбиром, пачкая последовательно свою одежду, кресло, пол и стены.
— возможно, днём не стоило долго стоять под солнцем;
Воспоминания о Таггерте в школьные времена — как затёртая монетка, запятнанная бесчисленными отпечатками; её закопали на пляже, думая о ком-то другом. Её проглотили пески, подхватили случайные туристы, может быть, выбросили в воду (и они, и монетка никуда из Мерсидейла так и не вырвались); Эрин возвращается в город и
— орёл, решка, чёрт разберёт —
просто кладёт в карман, путает с прочими и расплачивается ею за какую-то мелочь. Нужны новые деньги, другие, свежие, чтобы ни чужих рук, ни затянутых странствий по телам и штатам.
У Эрин есть серия фотографий домов, посаженных на пустырях: окна ловко захватывают небо и солнце так, что кажется, будто дома просвечивают насквозь, продырявленные в нескольких местах. Эрин часто смотрится в зеркало, фиксируя момент, и не находит своего отражения (просвечивает). В обрывках чужих реакций и разговорах то и дело выглядывает её рука или нога, но никогда тело целиком — приходится соотбирать у других, нести домой и долго разглядывать разложенные на кровати органы. К утру они соединяются в кривой паззл
— кто-то украл из коробки несколько частей, потому сквозь незамысловатый пейзаж проглядывает покрывало —
каждое утро меняются цвета и стёкла, но небо (и пустота) всё те же. Чужие (присвоенные недостаточно).

— Я рассказываю Чарльзу только то, чего ему не хочется знать! — тон торжественный, глоток поспешный — виски царапает горло, но Эрин не подаёт виду. — Глупый Таггерт, об этом вечере я точно буду молчать.
Эрин кажется, что всё это — обязательное прилагательное+обращение, покровительственная нота и полудружелюбный настрой — когда-то использовала миссис Маколей. Фразу Эрин пришивает ко рту розовыми нитками (белыми, что пропитались потёкшей кровавой глазурью) — шов настолько нелепый, что не считать интонацию невозможно.
— Прямо здесь, — языком нащупывает начало шва, — и сейчас? — руками нащупывает горло.
Маколей кажется, что она размягчается ещё больше и стекает по ножке стола; где-то в глубине рта засел солёный муравей, прикусывающий горячую кожу, на каждый «щёлк» мандибул — подрагивание пальцев.
— Надеюсь, в золото ты превратишь не меня, — вопросительная нота, шаткая и неустойчивая; её Эрин украла у Таггерта несколькими часами раньше и выплюнула шёпотом.
Всё так же, как и во снах: власть мизерная, мерцающая — плоская, как дама червей, что смотрит одновременно сурово и нежно; от этой мысли Эрин начинает злиться
— вспоминать, как это делают.

+1

5

превратите в летчиков дашу и тимофея
у летчиков сердце намного быстрее работает
кнопки удобные тихие
солнце все время

Дни, когда его вытряхивало из рукавов, как алкоголика из прибрежного бара, где каждый знает о тебе по истории - яблоку некуда упасть, только катиться по мокрым ладоням, по покатым плечам, не остановиться ни вовремя, ни впросак. Чем дальше, тем больше: этот неудобный город, в котором Таггерт не умеет играть ни в ладошки, ни в классики, ни ко двору, ни к сараю, а всё туда же - по закоулкам памяти, упирается в висок, тянет ужимкой проститутки за два доллара - грош цена тебе, Таггерт.
Сквозь тревожную майскую поступь он склоняет ухо к плечу, из оскала лепит подобие, копию. А когда вечер заходит в комнату, то встречает развалины; Таггерт собирает в  трясущимися руками - пятьдесят грамм водки, щепотку лимонной горечи, от томатного сока - круги под глазами, за щекой - табаско, черный молотой - по запросу, подпирает ладонью щеку. Он дружит со своей головой, но не с возрастом, меняет местами перед Эрин стаканы: пустой на полный, золото на причастность, чарльза на моток бечевки. За добродушной насмешливостью он льстит лишь отчасти: злость Макколей - притча во языцех, слишком хороша, чтобы быть правдой.

(Так дети наклоняются посмотреть, как на обочине корчится умирающая собака. И отец приговаривает за столом: да эта печенька словно насмехается над тобой! арахисовая печенька не стала бы так дерзить - забываешь, сколько ему, взвешиваешь за и против: пройдет пару лет, этот же человек скажет, что не гордится тобой, что - знаешь что, дружок(?), было бы славно, если бы ты подавился печеньем своей матери. И ты проглотишь это безмолвно, потому что корабли отплывают от берега через раз-два-три, и вся твоя жизнь от прилива к отливу - валяться на пляже, давясь языком, под зеленым морем в маковом поле, блевать золотом, трогать ступней песок, втягивать шею в туловище - заголовок как прожить сорок лет под кайфом. В поисках капитана наждачки, чтобы не так сладко. От удовольствия икает счастье. Таггерт, который не хотел, чтобы его заставляли взрослеть, упивается слабостью, вопит от восторга)

Монетки звенят, звенят, карманы оттягивают, электронное табло светится: вы - счастливчик, поздравляем, соседи заключают гей-браки, лето выстреливает в реку, Алистер обводит Эрин цепким взглядом, кивает - здесь и сейчас, там и потом, не так важно, извлекает на стол фольгу с травкой, лист пергаментный, щедро разводит руками - ни в чем себе не отказывай, мою девочку на сегодня зовут Мари, жену - Хуанна.

- Эрин, раз уж это возможно мой последний день на земле. - его бровь многозначительно усмехается, уголок рта ползет выше, не разгибаясь, Таггерт от макушки до пят - коллекционный новенький доллар, когда опирается на локти, подается навстречу, стелится громким шёпотом. - Может, разденешься? Волшебное слово - пожалуйста.
[AVA]http://sa.uploads.ru/DlJ2Y.jpg[/AVA]
[NIC]Alistair Taggart[/NIC]

+1

6

[AVA]http://funkyimg.com/i/2vWQY.jpg[/AVA][SGN]Cut the melon into slices with the sharpest knife you can find
& enjoy the pain you are causing this melon
[/SGN][NIC]Eryn Macauley[/NIC][STA]i'm an idea[/STA]

я больше не молодой
и ничего там нет
я стою на верху своих лет

Каждое ёбаное предложение начинается с Чарльза
Чарльза
Чарльза
Чарльза
Можно начать его с чего-нибудь абстрактного
Время, перемолотое в пыль, расползается по чужим лицам и прячется в складках кожи; годы идут, углы заостряются и обнажают морщины. Чарльз в какой-то момент застывает — не боится ли постареть? — и лицом пользуется осторожно, растягивая минуты в часы. Ветер рядом с ним холодный. Солнце, глядя на него, тускнеет. Восхитительно.
Чарльз бережно переносит своё тело из ритуала в ритуал, пока Эрин точками и тире складывает «заебало» на всех доступных языках (одном) — поначалу стук раздавался пульсирующей болью в висках, а потом злость растворилась в усталости. Так «заебало» материализовалось в отсутствие какого-либо признака существования Эрин — вставишь в рамку и забудешь, кто вообще был на этой фотографии.
Маколей хочется верить, что за последний год Чарльз наглотался морщин за все двадцать лет. Она смотрит на лицо Таггерта (он уж точно не выдирал пинцетом —

Каждая сраная мысль начинается с Чарльза и продолжается Эрин продолжается кем-нибудь ещё а можно и аналогию выстроить и по всем признакам все вы так или иначе были в Чарльзе не только Эрин но все-все-все

— уж точно не выдирал морщины пинцетом, не трясся за маску лица, как (КТО) как Чарльз, господи, а можно уже не о нём, пожалуйста)
попытаемся

давай, детка, пристрели меня!
но ты не можешь, я выдумал тебя

отряхнём лицо
начнём с самого начала
Морщины. У Таггерта. Морщины. Удивительно, в самом же деле, — Эрин смотрит в зеркало и помимо скучнейшего лица со скучающим выражением отмечает буквально парочку, Алистер же собрал пыль как минимум всего штата (в первом абзаце постулировалось превращение времени в пыль, но это начало было неудачным и мы его отменили, потому вынесем отдельно)
интересно, появится ли какая-нибудь новая кожаная зарубка после сегодняшнего вечера, было бы очень здорово, было бы замечательно

И мне скрути Какая занудная и долгая прелюдия. — давай уже сочиним тебе новую морщинку, ну — Удивительно, если с таким подходом тебе удалось хоть кого-то сюда затащить. Умоляю, скажи, что это не первый раз.
Эрин подмигивает ему, как самый бесстрашный и наглый воин (ну или наклоняется, роняя выбитый плюшевый глаз, как у плохих/старых игрушек, которые она в детстве-то и не видела)
— Не разденусь, — Маколей барабанит по столешнице, если знаешь азбуку Морзе, угадаешь, что заебало, — хочу себе золотые доспехи.

я лечу прямо в ад вниз лицом
что может считаться концом
я больше не молодой

и где только всего этого нахваталась

Эрин мерно пинает ножку стула. Если захотеть, можно выстучать всего Шекспира — сколько там мартышек нужно, чтобы написать наконец-то Отелло и сделать его хоть немного интересным —
(хотя эпизод с Офелией был ничего)
Таггерт сегодня не венецианский мавр, ролями даже не пришлось меняться.
Эрин задумчиво (вот смотришь на неё и понимаешь — думает, взгляд где-то сбоку и прищеплен по касательной к потолку) гладит свою шею, переводит взгляд на Таггерта, улыбается кисло, подминает губы:
— А тебе это нравится, кстати?

дай дай дай прикурить

+1

7

Как уцелевший после засухи, подпирал подбородок, клал локти на стол, жадно цедил по капле - чужое внимание. Улыбка разменной монетой катится по пространству, голодно и жадно - принимает стойку, не двигается с места (с точки в карьер). Прикрывал глаза, смаковал детали - вот золотая пчела садится на щеку, рядом с ней вторая, нечетная: слышал, мол, Афродита вышла из пены, Эрин - из золотого улья, фасеточные глаза их сплетаются в идиллию, стихи Овидия, золото Макены, руно Ясона, что умер хрупким стариком под обломками Арго (как аргонавты в старину). Обводит руками пространство. Сколько не считай покойников, им все мало.
- А как же. Наслаждаешься спектаклем?

все, что не вечно, проходит
все, что бесценно, ничего не стоит

все, что мне нужно, дано от рождения,
вот тебе жизнь, получай наслаждение

Сорняковая пыль забивается под дверь. Ветер свистит в уши. Если прислушаться: май распоясался, ходит нетрезвой походкой, подслушивает. Лето вовсю. Разбивается сенсорным голодом. Между тем, что происходит здесь и тем, что за заколдованным кругом - два пути, ни один из них не праведен. Ковровой дорожкой не выстелен. Мощенным кирпичом не проложен. Сладость на языке обращается в завтрашнюю головомойку, с карниза свисает завтра - ни застрелиться, ни повеситься. Завтра застывает наростом на пальце, шершавой скобкой, выпадает седым клоком.

- В чем дело, не хочешь брать ответственность?
Посмотри на себя, Таггерт, обрати внимание - сколько бы мальчишкой не ходил в горы, умрешь под руинами. Сколько вьется линия жизни на ладони. Не греет: ни одна постель не оказалась заветной, ни одна история - знаковой, ни одно дело - по плечу, ни один чин - по росту. Всего и делов, что елозить лицом по столу, играть краплеными картами, водить за нос Чарльзов, вступать в сговор с Эрин, возникать междометием: а стол-то полированный, толкнуть за хорошие деньги раз плюнуть. Как будто мать не тянула за ухо: не плюй в колодец, дурачина.

Клянчить и жаловаться. Скабрезно скалиться. Закатное солнце тянет лучи к чужому бедру.
Тонкое имя обращается жалом - Эрин - золотая пчела обращается в дым, больше не жалит.
Пряное солнце, пряный май.
[AVA]http://sa.uploads.ru/DlJ2Y.jpg[/AVA]
[NIC]Alistair Taggart[/NIC]

+1

8

[AVA]http://funkyimg.com/i/2vWQY.jpg[/AVA][SGN]Cut the melon into slices with the sharpest knife you can find
& enjoy the pain you are causing this melon
[/SGN][NIC]Eryn Macauley[/NIC][STA]i'm an idea[/STA]
горячо жить или просто сейчас горячо                                                                       
и устала рука от стекла и зверей
                                                 
пустота собирается между людей
встал и пошёл

— Нет. Пока нет.
Вот забудет слова или как их произносить, подавится слюной и выцедит придушенное «блять» — тогда, наверное, да. Эрин не уверена, что понравится ей больше: то, что жизнь бьётся в руках и не планирует умирать, то, что жизнь бьётся в её руках, или то, что её попросили. Нужно было требовать аванс.
Таггерта хочется погладить по голове — до чего хороший мальчик, до чего послушный — голову он положил на золотой алтарь, чтобы дотянуться до побледневших волос, придётся наклониться. Сколько раз он пробовал провернуть всё то же, но без ножа, целующего в шею? Пробовал ли вообще? Эрин думает: спрошу обязательно, как закончим.
Годы уходят на то, чтобы впиваться пальцами в старый панцирь-кожуру и ковырять его до тех пор, пока под ногтями не запечётся горький сок: Эрин помнит, чего хочет Чарльз, но до сих пор иногда с трудом понимает, чего хочет сама. Слагамое вынесли за скобки — нет, не так: слагаемое вышло за скобки, плюнуло во второе слагаемое и теперь, ощупывая выпуклый бок прежнего уравнения, пытается понять, что случилось со знаком равенства. Что снаружи, что после двойной сплошной? Эрин, чего ты хочешь?
Маколей встаёт (иллюзия решительности, но растянуть момент ещё больше не выйдет — совсем потеряет вкус) и кладёт руки Таггерту на плечи
(Чарльза бы от такой фамильярности передёрнуло — мысль щёлкает в голове Эрин, жжёт и шипит, опускаясь в воду; хорошо, что Таггерт не видит её лица: ещё одна минута с мыслями о Чарльзе, Эрин, какая ты молодец)
— Я думала о том, что не мешало бы составить договор. Мол, в моей смерти прошу винить только меня. В случае моей смерти, конечно, — Маколей посмеивается, блуждая взглядом в переплетении волос; притрагивается машинально и одёргивает руку.
(Чарльза бы вытошнило)

просишь воздух вернуться к утру
встал и пошёл

Эрин думает: наверное, ему должно быть страшно (она стирает с лица улыбку, хотя Таггерт и до этого не мог бы её заметить); диковинный механизм: как ему удаётся обмануть свою же голову? Чем от смерти, остановки всех механизмов может спасти очередная золотая глыба? Удивительная, нерациональная трата сил — Чарльз бы так не смог, в его теле наверняка такой сбой был бы невозможен, последний вздох он бы потратил на что-нибудь ещё,
выверенное, вылощенное, злое, работающее.
(интересно, как его тело допустило такую фатальную ошибку — зачем Чарльзу Эрин)
Маколей наклоняется к его уху и лениво протягивает звуки — на, держи:
— Что ты там собирался в золото превратить? Надоело болтать.
Эрин разглядывает его шею, мысленно примеряя шарф из рук — мягко будет, тепло — роскошь, достающаяся не каждому.
Чарльзу вот не досталась.

+1

9

Стены заворачивают их внутрь, в вересковые пустоши — не от мира, что с любопытством смотрит в плывущие окна, на солнце щурится, не от города, что застыл на протвине, ждет кочегара, не от людей, что развесили ухи под крыльцом, а у самих молоко не обсохло (как спасти то, что не подлежит спасению?). Сколько должно пожелтеть годочков между тем и этим — кинь камень в огород, посмотрим, через сколько лет он обратится в капсулу памяти, и безымянный мальчишка пнёт его ногой на обочину. Вопрос времени (твой любимый оборот речи) — вопрос времени, когда правда выплывет, как дурновкусие (так вытряхивают из волос тину после кошмара)
Не проще ли покончить с собой?

- Договор всё портит, милая. Он как брак — только кажется взаимовыгодным. В нашем случае — фиктивный, видимо. - от чужой близости мягко ведет — ничего интересного здесь нет и не будет - в этой усталой, шершавой комнате, где солнце всходит и заходит по сбитому расписанию. - Если я умру, ты заплачешь? Бога ради, я за кремацию. Только червей мне тут не хватало.

Из корявой ветки рассыпаются паучки — узловатые пальцы Таггерта выкраивают из бумаги и травки дурман-палочки. От песка уже не отмыться, затягивайся. Поворачиваться на звук гудящего вентилятора. Стакан касается локтя, разбивается, катится боком до стены и обратно. Таггерт слышал, чистилище - восьмой круг подземки: постоянно бежишь за последним вагоном, и ломанное сытое эхо чавкает звуками, дразнится.

и что теперь? вставай если можешь тебе всего хватает.
не вставай если не гложет. кого-то несёт, другой заработал хромоту,
каждый трудом отражает память что всё стои́т.

- Ключик. Миру нужен золотой ключик для очередного золотого мальчика, что побежит по золотым мостовым золотого города навстречу золотому будущему. И знаешь что? - сладковатым дым льнет к пальцам, да режет глаза. - Если я тут загнусь у тебя, передай ему.
На обеденный стол всплыл загнутый уголок — закладка в странице, заметка в газете, безымянный конверт.
- Ни к чему золотым мальчикам знать, кто их обслуживает, правда?

Эрин и её говорливое беззвучие.
В потайных комнатах, в каждом чулане, на чердаке, за родительской кроватью, под нижним бельем на полке, под половицей, со смертью под ручку на свидание — разливаться томной песней — худшей из любовниц, но лучше уж такая, чем совсем никакой. Таггерт затирает взрослую ухмылку, голодную поступь, усталую изморось — оставляет только сон, снег в мае, беспокойное солнце.
У веревки сильный захват, у неверного стула — кривая крышка.

[AVA]http://sa.uploads.ru/DlJ2Y.jpg[/AVA]
[NIC]Alistair Taggart[/NIC]

+1


Вы здесь » HAY-SPRINGS: children of the corn » But There Are Other Worlds » more howl, more keening


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно