Делать больно Мартину очень больно.
Илай не понимает, почему до сих пор в сознании. Эмоциональный фон взрывается ядерным, и это ощущается очень остро, четко, ослепляет и обжигает, потому что последние несколько месяцев он пребывал под всепрощающем действием колес. В нем было столько обезболивающего и антибиотиков, что чувствовать удавалось через раз.
Сейчас Рид ощущает осколочные в грудь, сердце, дребезжащую боль в правом виске. У него трясутся руки, но взгляда он не отводит. Цепляется, как утопающий за последнюю надежду. Что у тебя с надеждами, Рид? Не распродал последние в отделении интенсивной терапии?
Он отталкивает Мартина вполне осознанно, до конца не желая признаваться даже себе, что в этом поровну желания как не смотреть на его уход в будущем, так и не причинять боль своим существованием в настоящем.
Единственный, кому это причиняет боль, ты сам, Илай, голосом матери, отождествляющимся с совестью.
Перестань жалеть себя.
Рид очень быстро понимает, что просчитался. Он не знает точно, что именно повлияло на Мартина (кроме службы), что сделало его тем, кем он является (и он намного сильнее тебя, тепличное растение), но кожей чувствует, когда бьет вхолостую (и зеркалит в себя). Это ощущение проваливающейся в пустоту ноги. Микроинсульт к вашим услугам. И он честно ожидает, что в ответ прилетит как минимум по лицу с выцеженным сквозь улыбку остынь, идиот.
Прилетает, но не так.
Не чувствуя привычную опору, клетку коляски, металлическими подлокотниками определяющую его свободу, Илай до рези отчетливо чувствует плечи под ладонями, тепло тела сквозь слои одежды, на секунду испугавшую его невесомость, и то, что просчет еще аукнется ему в будущем.
Уже аукается.
Рид давится словами, пропускает по языку в глотку какого хрена, чувствуя поясницей, сквозь ткань задравшейся футболки прохладную твердь столешницы. Илай настолько удивлен, что когда видит, как петля галстука соскальзывает с шеи, змеится между пальцев, фиксируя все внимание на ловких движениях, может думать только о совершенно посторонних вещах.
Натуральное дерево, цельный дубовый срез, покрытый темной вишней лака.
Мартин наклоняется к нему и Рид заглядывает в ворот рубашки, вдоль бьющейся на шее линии пульса, между ключиц по светлой коже вниз. Ловит дыхание своим.
Гладкая поверхность стола, нерушимая сила металлических ножек.
Под коленями пусто, под ним — твердо. Илай протирает затылком полировку, запрокидывая голову, чтобы посмотреть на гибкую петлю ткани, ложащуюся на запястья. Во рту пересыхает. Под ребрами скручивает предчувствием. Риду кажется — зрачок на всю радужку, картинка плывет, приходится смаргивать двоящееся пространство.
Шорох ткани, съехавшие по рукам манжеты, обнажающие голубоватую сквозь кожу перевязь вен.
Узел путает его изгибами материи, Илай теряет последовательность, больше не пытается отследить, как получается, что галстук туго сцепляет, обездвиживает.
Как получается, что он не сопротивляется.
— Что ты.
Рид силится оформить мысль до конца, но спотыкается об взгляд, замолкает. На фоне тихо шипит кофейная пена, в воздухе плывет терпкий запах. Под языком слюна скапливается не из-за него.
Но ты перегибаешь палку.
Всё, что он может думать, я тебя тоже, и, силясь сделать дыхание не настолько выдающим его с головой, матерь божья, какой же ты красивый. И отстранено, где-то на периферии, вдоль инстинкта самосохранения и здравого смысла, он вяжет крепкие узлы.
Беспомощность вдруг осознание очень остро, опасно близко, преимущество Мартина — одуряюще, немного пугает. По коже прокатывается столп мурашек. Илай двигает руками. На пробу, несильно, пытаясь только обозначить сопротивление узла. Туго. Будет вырываться, станет больно. Рид смотрит в Каррагера, как в пропасть, находит в глазах свое отражение. Тихо, на грани слышимости выдыхает: Что ты делаешь.
Не вопрос даже. Вопросы он будет задавать позже. Когда в груди уляжется едкий осадок после собственных действий и слов. Немного правды в глаза, как солью — тошно от самого себя, Рид, не будь свиньей.
— Не время для ролевых игр. — Кто его только за язык тянет (док, не одобрил бы), но кем бы он стал (или не стал), не умей язвить в совершенно проигрышным положении. Илай усмехается, напрягаясь всеми доступными участками тела, трется лопатками о стол, пытаясь устроиться удобней. Не получится. Он создан не для удобства. — Все ты понимаешь. — И это звучит устало. Лицо, кажется, треснет от сдерживаемых эмоций. — Я дрянь, да?
Скажи это вслух еще раз. Полегчает (нет).
