и зачем и кому
нужны уцелевшие

Тени вокруг глаз — синие, веки — воспаленные, белки — красные с прожилками, кожа — пергаментная, сухая (того гляди развеется песком по ветру). Шилов умывается, песок становится мокрее, сцепляется крепче; ну можно еще походить, посмотреть на мир, в который так рвался — а стоило ли ради этого лучшего друга убивать? Ар откуда-то из глубин доверчиво смотрит, ластится по-птичьи и истекает кровью — до сих пор руки не отмыть (на сердце наматываются цепи, язык прикусывается до крови; рождается острая необходимость манерно-невозмутимо сплюнуть на грязную землю),
жаль его, конечно.

Червяк из Тартара грызет земную лошадь; Виктор не червяк, но от лошади не отказывается (копыта встают поперек горла). Им есть нужно, а из еды на троих — пунцовые недоросшие помидоры (уж лучше бы конина); Шилов не морщится, послушно глотая кисловатый плод (надо же — почти получилось \ удивление); скорее жуй, пока Прасковья не взбеленилась в очередной раз (семь пятниц не на неделе, а на дню). Бывшая наследница мрака — взбалмошная,
валькирия ледяного копья попроще будет —
а Виктору, впрочем, без особой разницы.

Шилов тонет в рутине лопухоидного мира с ленивым удовольствием; вдали от Тартара дышится хорошо, а выдыхается без серного облачка — легко и приятно (кожа розовеет под полуденным солнцем; глаза непременно слезятся). Ком обязанностей разматывается, разматывается и сужается до мизерного — до ежедневных тренировок недовалькирии, недонаследницы и кого-то еще недо. Прасковья может вызывать стихийные бедствия и кидаться автобусами, но попасть копьем в цель не может
(Виктор привычно закатывает глаза — Прасковья
хмурится — земля начинает проваливаться
под ногами — Шилов лениво отходит в сторону)

— Как можно быть такой, — бормочет и исподлобья косится в сторону девчачьей фигуры, — неуравновешенной?
Ветка дерева с хрустом падает перед его лицом, а Шилов даже не вздрагивает,
валькирия кривит губы, мол
плавали — знаем — получайте суком по лбу.

— А попадать-то будем? — скалится-глумится Виктор.

о б ы д е н н о с т ь.

внимание, внимание,
привлечь к себе внимание.

Вечер течет по проложенному рекой руслу, а илистое дно лишь ускоряет бег — Виктор привычно проверяет метательные стрелки на остроту. Педантично: достать, проверить пальцем, вытереть кровь (если есть), наточить (если нет), вернуть на место. Вторая и третья смазываются ядом — на всякий случай, разумеется; так-то травить некого и незачем (кому надо и собственной желчью могут подавиться, не жалко — великодушное 'давитесь'). Зигя с любопытством следит и тянет руки, Шилов хмурится и предлагает попробовать (нет, яда он ему, конечно, не даст),
Прасковья привычно молчит, молчит, молчит
— и заговаривает, используя Зиги (ну не любит он, прекрати).

Шилов, разумеется, слышит и, разумеется, отвечать не намерен — зачем, когда все и так понятно? 
Шорохи, шепотки и серная вонь Тартара — не услышишь, так унюхаешь. Виктор брезгливо морщится, не торопясь вспоминать о пройденном пути; нынче дорога из желтого кирпича вверх ведет, а о старой вспоминать — ну все и так знают, чем чревато. Стражи мрака смердят; жаль, по запаху не определить количества (а еще лучше качества \ ловкие пальцы, на всякий случай, проверяют крепления стрелок).

— Может пора призвать копье, валькирия? — ненавязчиво интересуется Шилов, приглушая свет старого абажура, притащенного с ближайшей свалки (сморщилось бы лицо Прасковьи, узнай она правду? \ самое время задуматься). — Или мы по старинке не будем размениваться на мелочи, покуда есть трамваи да троллейбусы?
Виктор щерит желтоватые зубы, насмехаясь над ней, над собой, над потенциальными убийцами.

намерения
злобного зверька
очевидны. (А зверьков?)

А зверьков очевидны вдвойне (Шилов извлекает из ножен артефактный меч, косясь на свою валькирию).
Вроде готова.[AVA]https://images2.imgbox.com/80/da/Z5trTF28_o.jpg[/AVA][NIC]Виктор Шилов[/NIC][STA]choose life[/STA][SGN]

глаза мне что ли выколи
этой немытой вилкой[/SGN]

где до немоты
звезда свела рот
Виктор смотрит, смотрит и не понимает — зачем надо было тогда от Ара отказываться? Земной мир, очевидно, проще и приятнее в выживании, а подвохов на дню ждать нужно в разы реже, чем проявления эмоций различного спектра от Прасковьи (опасность, правда, на том же уровне); казалось бы — люди не стражи, но и здесь, в мнимой безопасности, сильный у слабого без особой нужды отберет последний хлеб, если просто захочет вкусного хлебного мякиша (быстро дайте черствой корки, чтобы уток покормить, а сами с голоду помирайте!). Какая нелепость — мог бы жить с другом, настоящим, дальше и до смерти кого-либо из, ан нет, выбрал мир — пожинай плоды.

— Вот в Сибири было хорошо, — роняет он как-то Прасковье в продолжении собственных мыслей (та, благо, красноречиво молчит, но брови к солнцу недоуменно тянутся). Зима и холод в душу (в какую душу) западают и прячутся в закромах (искать нужно где-то рядом с недозрелыми помидорами); тартарской ночью леденеет сердце, а у Виктора Шилова оно до сих пор не оттаяло —

так и живут (оттепели не предвидится).
гибель извне выпадает
из многоочитого возвращающегося к истоку
числа.
Хмурый взгляд сканирует успехи, язык цокает, нос шмыгает — организм-автомат, все сам, все сам. Виктор на Прасковью смотрит исподлобья, чаще делает вид, что и не смотрит вовсе — так интереснее, правдивее; успехов наряду с продвижениями в становлении валькирией (ну или кем там) не предвидится. Руки девчонки мерзнут, Виктор губы презрительно кривит да проверить — чтобы наверняка знать, конечно — желается. Жалость и сострадание в нем давно вымерзли, но что-то из их дальних родственников ненавязчиво рождает желание прочувствовать (холодные руки остаются погреться у ледяного сердца).

— Варежки не подать, нет? Лишних нет, но мне, в принципе, не жалко, — губы пластилиново растягиваются, обнажая зубы, глаза же серьезными остаются. Мысли перескакивают, беспокойно прикидывая насколько серьезно прозвучало предложение (лицо остается насмешливо равнодушным), Шилов прикидывает действительную необходимость варежек (или пусть привыкает).

Безысходность, казалось бы — дорога к свету вроде и есть, а вроде начнешь подниматься и встретишься с землей носом (опять). Шилов не эфемерный, как лестница в Эдем, он из плоти и крови; даже если захочешь — не пройдешь путь, который нельзя увидеть, нельзя тактильно прочувствовать (нельзя пройти?). Виктор всем сердцем желать не умеет (не хочет, стесняется), Виктор верит ощущениям, поэтому слепо тянется за Прасковьей — та менее испорчена (хотя куда дальше избалована) и периодически правильнее (читай — светлее) в своих намерениях, а она — за ним;
так и тащат друг друга (шаг вперед, два назад и четыре в сторону —
сибирь, варежки, равнодушие).

и черты легко узнаются
в распаде зеркала
Шаг назад и тьма поглощает — его, звуки, свет (как от такого идеального союзника отказываться то? непонятно); Прасковья в освещенном кругу растерянной не выглядит — напротив, боевой — удивился бы да времени нет. Выглянуть в окно, чтобы прикинуть количество — не разглядеть, но тени верно движутся на свет (деловито прикидывает сколько придется ремонтировать стекла, если разбить их прямо сейчас и закинуть пару стрелок), когда Прасковья открывает дверь (это правильно, а то еще и ее чинить).

— Не убейся, — спокойно желает ей в затылок, прежде чем бесцеремонно отодвинуть в сторону сначала копье, потом ее саму. — Не думаю, что их прислали, чтобы ты попрактиковалась в бросках, —

и растворяется в темноте, следя и за тенями, и за девчачьей фигурой в дверном проеме с занесенным копьем (своевременно надеется, что сам целью не станет, ведь подобен врагам). Первый тартарианец караулит за углом, и Виктор разрезает тишину ночи звоном наспех вытащенного меча, а затем отскакивает зайцем, выманивая на открытое пространство. Наемник не лыком шит, машет оружием рьяно, не дает задумываться о парировании (если все все такие, то будет тяжеловато). Ловкий уворот и первый тычок в открытый бок успехом не увенчались, а бой начинает неприлично размазываться по времени (как убивать остальных, если не можешь покончить и с одним?):

— Прасковья? — трамвай самолет корабль роняй на него прямо сейчас хоть что-нибудь, но между вдохами вылетает только имя (быть может путь к свету в том, чтобы полагаться не только на себя?); обладательница, конечно, не торопится — куда уж нам, наследницам да валькириям.
Виктор недовольно скрипит зубами, продолжая практиковаться в переворотах и отскоках.
[AVA]https://images2.imgbox.com/80/da/Z5trTF28_o.jpg[/AVA][NIC]Виктор Шилов[/NIC][STA]choose life[/STA][SGN]

глаза мне что ли выколи
этой немытой вилкой[/SGN]

чтоб вгрызться и сломать
и челюсть шею словно
Виктор ехидно скалится в живое (уже мертвое? всегда мертвое?) лицо — умело, профессионально и, как обычно, раздражающе; сбитое дыхание оседает на губах непривычным налетом, хрипом вырывается из саднящей глотки и девчачьим именем отлетает в сторону названного дома: интересно, а эйдос так смог бы? Мерцающая точка мерно мигает из глубины гибкого тела, сердце бьется и разбивается о ребра, пока три слога неумело пытаются сложиться в нужный звук (понадобилась примерно вечность, если что) — Шилов успевает подумать, что ночь в Тартаре успела бы кончиться и начаться. Хорошо, что обновить эти воспоминания о милом доме детства можно только посмертно, а этого в сегодняшних планах не было.

Подвижное лицо жжет тартарианским жаром, ломанный нос режет трупной гнилью, оседающей на кончике высунутого от усердия языка (Шилов, 20 годиков, поприветствуйте), а Виктор не брезгует и демонстративно дышит полной грудью (Прасковья, наверное, была бы недовольна от подобной близости); не проходит и тысячелетия (неужели звук достиг ушей принцессы?), как тело кидает в холод от скользнувшего совсем рядом оружия валькирии. Противник за то время, пока Шилов понимает (принимает) произошедшее, успевает насмешливо осклабиться, провести грязным пальцем по неряшливой царапине, оставленной копьем и медленно затягивающейся инеем:

это шутка такая?
(планы на умереть прямо здесь и сейчас, пожалуйста, пересматриваются с ошеломляющей скоростью — приятней плавиться в котлах Лигула, мерзнуть ночами в Большой Пустыне и жрать все, что способен переварить растущий организм, чем увидеть этот позор еще раз). С другой стороны —
на что ты рассчитывал, Шилов? Она — не ты.

ты тряхнул коробку
перемешались паззлы
позвонковГлаза бы закатить, сказать пару слов (убить взглядом), но беспокойство (попытка оправдать промах?) настойчиво царапает внутренности. Голова под его давлением невольно (и неохотно) в сторону дома поворачивается — тонкую неловкую фигуру хочется встряхнуть как следует, а потом пересобрать заново, правильно (желательно не самому, конечно, но кто еще возьмется?); пересобрать так, как его самого,
а на подрагивающее древко копья, застрявшего в стене, смотреть не хочется.

(Прасковья — коробка с цветными фантиками от дорогих конфет и валентинками от верных поклонников, которой гордятся и хранят на видном месте; Шилов — неприглядное мусорное ведро под кухонной раковиной, тщательно убираемое подальше от глаз неожиданных гостей)
Шилов берет эту гордость и раздраженно вываливает содержимое на грязный пол — теперь это напрасная трата времени,
теперь это всем понятно (ему точно).
Путь к свету через терпение?
К черту.

Виктор нервно дергает плечом, теряя концентрацию — корпус, видимо, слишком серьезно восприняв мысли про смерть, норовит скользнуть под меч тартарианского убийцы (увернуться не успевается совсем, зато подумать о глупости подобной смерти и усмехнуться — очень даже). Внезапно — рука останавливается,
внезапно — разочарование сходит на нет. Лицо мертвеца гнется знакомыми масками, голос выплевывает привычно насмешливое Шилов, когда его клинок мягко входит под ребра.
— Я бы и без тебя справился, в курсе? — неизменно недовольное, неизменно ядовитый, как стрелки в ухе, плевок в мертвое (живое, девичье) лицо.

После, кажется, памятные открытки придется собрать назад
(не хочется, пусть валяются).

Схватки будоражат застывающую кровь — в Большой Пустыне без них не проходило и дня, ежели не забредать совсем вглубь, а сейчас раз в пару недель, если очень повезет. Шилов, конечно, полагает, что он хорош по-прежнему, но тренировки с весьма посредственно машущей мечом (читай — никак) и довольно оригинально кидающейся другими внезапными предметами (копьем, например) Прасковьей на пользу не идут никому из, как видимо.

Изменения крошечные, едва заметные, а здоровое яблоко его спокойствия червяк сомнения точить верно начинает. Отплевываться привычным ядом кажется идеей отличной; разницы же никто не заметит?

Фигура вырастает из тени дома, превращаясь в осязаемую — можно дотронуться рукой и удивиться неуместности действия (эх, если бы взглядом все еще можно было убивать). Виктор шагает размашисто, немного раздраженно, зло; чреватый промах на окраинах памяти трепещется (сжать бы горло да удавить), а забываться не планирует. Путь к свету через тьму раздражения кажется совсем невозможным.
— Я надеюсь, что ты специально? — ленивый тон, мрачный взгляд, поджатые губы — классическая реакция на довольство Прасковьи (или Виктор Шилов в шести словах). Стоило бы похвалить за сообразительность? Стоило, но все еще не хочется. — Копье призовешь или мы теперь в маги заделались, зубочистки и уроки не нужны?
змея лишенная клыков
сочится ядом
из слюны
[AVA]https://images2.imgbox.com/80/da/Z5trTF28_o.jpg[/AVA][NIC]Виктор Шилов[/NIC][STA]choose life[/STA][SGN]

глаза мне что ли выколи
этой немытой вилкой[/SGN]