Ванная переполняется воспоминаниями: Велимир касается волшебной палочкой виска, сосредотачивается (рассредотачивается на мелочи) и провожает жидкое серебро взглядом (странно, что не медь). Искаженное лицо (Лидия?) слепо смотрит на него с перламутровой глади, тянет белые руки-кости и зовет к себе окунуться мертвые воды Стикса — Велимир залезает прямо в парадной мантии, ныряет с головой и не может нащупать дна; затем и поверхность куда-то исчезает, забирая запасные ключи от квартиры с собой. Серебро нагло лезет в широкие рукава, обвивает запястья браслетами-наручниками и тянет во влажную темноту; давление ломает ребра, выжимая из груди остатки кислорода — просыпаться Велимиру приходится со слезами на глазах от асфиксии.
На часах только понедельник.

Во снах ванная комната покрывается плесенью по углам, когда настоящая вылизана до одержимого блеска кафельной плитки; во снах из слива Велимир вытягивает длинные медные волосы-проволоки, в реальности — остервенело разматывает их со своей шеи (сентиментально складирует в ящике комода).

В спальне непростительно душно (говорят, если открыть окно, то явятся незваные гости),
уж лучше будет душно, пожалуй.

Во вторник тиканье часовой бомбы в мозгу порядочно раздражает, щекочет нервы и верно не дает спать — Велимир думает, что если бы жил не один, то мог бы разбудить, поднять и скоротать время за чаем \ за кофе \ за бестолковым переливанием из пустого в порожнее, а так дельного разговора придется ждать до вечера пятницы. Велимир сжимается на краю постели, комкая влажными пальцами простынь (сейчас-то уже не так жалеется, что соседей нет, ха?), тщетно пытаясь выкашлять раздражающий нутро механизм;
тик-так, герр Войтович, что вам сегодня снилось?

Грета зачастую щедро поливает его настойкой бадьяна, скрепляя осколки личности воедино; когда Велимир приходит домой, то сметает собственную пыль в угол, чтобы не забыть захватить и выбросить. Из прихожей тянет медом, яблоками и детством — жалко дарить такое мусорному пакету,

а Грета говорит так будет лучше для Вас
(выбор — это иллюзия).

Мешанина мыслей путает дни недели местами, сливая следующие три в один невкусный коктейль — засыпать (да разве это сон, герр Войтович?) почти получается, просыпаться — отнюдь. Зеленые вспышки водят хороводы в сознании, стучат согнутым пальцем по лбу и выкладываются в слово-имя; Велимир силится прочесть — в одну сторону получается Лидия, в другую — Грета (по первой болит сердце, по второй — голова).
Кажется, на календаре ночь на четверг, когда Велимир марает бумагу изумрудными красками (нужно показать Грете, она поможет); возможно, это была не ночь, а утро и не на четверг, а на среду; возможно, никаких вспышек не было вовсе, а был свет и не зеленый, а солнечный (от такого Велимир как-то проснулся и даже нормально сделал первый вдох).

В какой-то из дней он точно покупает фрукты, запирается с ними на кухне и устраивает тщательную мойку, начищая до блеска и страстно избавляясь от неугодных микробов. Груша оказывается подбитой, Велимир долго решает что же с ней сделать — оставить \ съесть \ выбросить и останавливается на последнем (кидает ее к медовой пыли и медной ржавчине в прихожей); яблоки, наоборот, — как на подбор. Когда все помыто и разложено на тарелке — аппетит пропадает бесследно
(яблоки остаются гнить, но к пятнице куда-то деваются) (Велимир пытается вспомнить съел он сам или кого-то угощал, но память подводит, подкидывая совсем не то).

Кажется, вчера (?) медь вокруг шеи замоталась особенно сильно, а ведь ночью даже и не пахло (или ночь и была?). В толпе по дороге домой мелькают солнечные зайчики и отблескивают рыжим от волос прохожих, зеленые иголки прячутся в глазах, неприглядно торча и царапая — Велимиру приходится вжимать ногти в яблочную мякоть ладоней до лунных отпечатков, чтобы не сорваться на бег. Из дома крадут запах мёда, коридорная пыль куда-то бесследно пропадает.

Лидия встречает его, машет рукой из спальни (щерит улыбку, смеется наивному братцу глазами), а когда он все-таки добирается до, увязая в паркете и переступая через себя с каждым шагом, то осознает, что ждал его промозглый ветер из распахнутого окна.
Уснуть в ночь на пятницу не выходит.

В кабинете Греты пахнет удивительно знакомо, но признать не получается, а спросить не выходит — слова застревают в горле и режут пищеварительный тракт (Велимир запивает чудный запах собственной кровью, шумно сглатывая); покрасневшие глаза бегло осматривают кабинет на наличие внешних изменений — ничего, а аромат назойливо продолжает тревожить рецепторы.
— Определенно, миз Вашке, — в висках барабанит тупая боль, вжаться в диван приходится сильнее обычного (грудь сдавливает). Язык вяло ворочается во рту, поэтому заготовленная за неделю информация вываливаться из него совсем не желает. — Кажется, словно Вы всегда тут, — пальцы устало стучат по лбу (жаль, что если начать с Вами там разговаривать, то придется сменить врача). — У Вас новый парфюм?
[nick]Velimir Woytowicz[/nick][status]кто смоет с нас эту кровь?[/status][sign]

[/sign][icon]https://i.imgur.com/rjFa1Bz.jpg[/icon]

[nick]Velimir Woytowicz[/nick][status]кто смоет с нас эту кровь?[/status][sign]

[/sign][icon]https://i.imgur.com/rjFa1Bz.jpg[/icon]
со стен нереиды
мне улыбаются… бедные девушки!Лидия смеялась задорно, широко распахивая рот и щедро демонстрируя окружающим белые зубы; Велимир в детстве представлял, что через щеки у нее протянута нить (зубная, наверное), за которую потянешь — и губы растянутся в улыбке, отпустишь — и лицо успокоится, расслабится. Иногда Велимир баловался и нарочно дергал за них, удерживая насильно, не отпуская часами; в последнюю из его забав нити обрываются и остаются некрасиво висеть (с ними и хоронят). Сейчас простить себя за шалости не выходит от слова совсем, ведь больше Лидия добровольно нигде и никогда не посмеется (Велимир не помнит звуков).
Грета говорит, что это нормально
(Грета не спрашивает почему Лидия должна была смеяться) (Велимир и сам знает ответ — он был плохим братом и ему так хотелось — Грета это знает, но почему-то не говорит вслух).
— Миз Вашке, а когда последний раз Вы смеялись? — (а сколько Вас в вас, ха?) Велимир меняет звонкую з в обращении миз на глухую шипящую с-с-с, спокойствие на нервозность
(мертвую сестру на живую).

Чужая память хранится в песочных часах (своя рассыпана по грязному полу, где Грета иногда отделяет мусор от крупиц золотых воспоминаний), а Велимир за ними следит и вовремя переворачивает (иногда досыпает лишнего, иногда набивает свои карманы); маглы, с которыми приходится работать, жадностью не отличаются (они о ней быстро забывают). Один из грехов же остается при Велимире (а то и большая часть) — он алчно забирает чужое (материнскую память и любовь, например), прячет далеко, в закромах, и надеется, что никто не найдет (не вспомнит).

В одной из голов он откапывает чужой рыжий волос, грубое волокно и острый осколок с голубым глазом
(интересно, если показать матери, то вспомнит ли?);
хуево становится за считанные секунды после
(осколок равнодушно вскрывает нарывы).

Зеркало в спальне преданно хранит разные воспоминания — вот полгода назад мать, изредка навещающая его, осматривает комнату с пассивным одобрением, вот Велимир с равнодушным лицом меряет парадную мантию перед слушанием по делу коллеги,
вот хитрая Лидия там же поправляет волосы (а это когда было?)
(подождите, стойте).

кирпичом проступает плечо, и железные
                                                       руки каркаса
В старом доме, в детстве, пахло влажной деревесиной и сухими материнскими объятьями (первое ненавидеть, второе — терпеть). Если высунуть язык, то на него осядет сахарная пудра; если сделать так же в его квартире сейчас, то придется давиться золой и пеплом (ему кажется, что будь у них отец — все было бы иначе). Велимир свой прошлый дом любит, но не особо — заметки и напоминания о Лидии разбросаны везде, если знать куда смотреть. Он единственный, кто знает точно: на совместной фотографии пустое место было занято больше двадцати лет (дыра в сердце даже забывшей матери все равно не затягивается) или помнит про то, что царапина на дверном косяке отслеживала вовсе не его рост (Велимир-то словно сразу вымахал до нынешнего, да); лимонное дерево, посаженное Лидией, он называет своим и оставляет в гостиной (на память, ха?).

За выбитым кирпичом в собственной комнате Лидия прятала дневник (теперь и там тоже пусто). Иногда Велимиру кажется, что он его забирал после похорон, а затем иллюзия перебивается мыслью, что если бы — то нашел бы уже несчастную тетрадку в своей квартире с тысячу раз,
может ее вообще не было, а?

делают взгляд печальным.
Хочется сказать, что лимонное дерево и миндаль — это вкусно, что сочетание очень знакомо (вы мне кого-то напоминаете), но Велимир лишь скупо кивает и аккуратно укладывает информацию в памяти (удивительно, но у моей сестры тоже было такое дерево, знаете?) (поразительно, но я люблю миндаль, представляете?);
никто не поверит в такие совпадения
(Велимир думает, что все в порядке и вдыхает глубже).

— Эта неделя не задалась, — неохотно выдавливает Велимир, разглядывая собственные узловатые пальцы. Будь в них что-то (чья-то шея, м?) — пришлось бы сжимать и давить, чтобы тремор не показывал своей раздражающей головы, а так остается растрачивать остатки энергии на сопротивление проявлению внешней слабости (под пытливым взглядом Греты совсем нелегко вообще-то). Цикличные мысли о сестре съедают энергию на завтрак, сжирают самообладание на ужин, ничего не оставляя взамен — кроме бессонных ночей после насыщения, конечно;
Велимир иногда хочет пойти и выблевать все из своей памяти, чтобы побыть нормальным,
иногда ему кажется, что именно это и случается после посещения кабинета Греты, но легче не становится.
(да уж, подумать время точно было)— Почему бы нет? Новая методика звучит отлично, — (вымученная улыбка выглядит также) если начать записывать все, что он видит, то Грета, наверняка, назовет его сумашедшим
(сделает ли слово произнесенное вслух его им на самом деле?).